Дмитрий Быков - Новые и новейшие письма счастья (сборник)
Сюжет, достойный Агнии Барто, хоть, в сущности, не стоящий полушки. Что он сказал? – а то из вас никто не рассказал бы этого получше! Сигналов новых он не подавал, ничто не предвещало холиваров. Там был из Злато уста сталевар, точнее, златоуст из сталеваров, сияющий, как свежий апельсин, и сообщивший несколько манерно, что летом у него родился сын (стараньями Медведева, наверно). Там был Минаев, рыхлый наш акын, изрекший пару лозунгов протухлых, – он хвалит власти с рвением таким, с каким ругать их принято на кухнях. Весь интернет наизгалялся всласть – на этот подвиг мы всегда готовы. Все повторяли: «Не бросайте власть!». Медведев возмущался: «Что вы, что вы!». О чем писать эпистолу свою – я сам не знал и вглядывался паки, но в это время свежую струю внесла в беседу Тина Канделаки. Сперва она поведала о том, что друг ее, успешный англичанин, себе обрел в России новый дом (должно быть, этот юноша отчаян!): свою судьбину в клочья изодрав, он ринулся сюда, и это здраво. «В одной России есть сегодня драйв! В России невозможно жить без драйва!»
Вот вещь, непостижимая уму, но внятная любому в той клоаке: у нас в стране успех придет к тому, в ком будет драйв, сказала Канделаки. И вот, припомнив свой банальный лайф, в порожнее текущий из пустого, – я начал думать: что такое драйв? Как люди понимают это слово – вот эти все, собравшиеся там с какой-то целью, а не ради кайфа, которые резвы не по летам и веселы вообще неадекватно? В конце концов, английский мне знаком, но, отличаясь от меня-изгоя, они другим владеют языком, и «драйв» там значит что-нибудь другое. Страна полна печалей и злодейств, каких не выжечь никаким глаголом, – так как мне этим драйвом овладеть, чтоб стать таким же свежим и веселым? И что есть драйв? Уменье сочетать утробный юморок с напором лести? Уменье врать? Уменье не читать? Искусство с криком «Марш!» бежать на месте? Отыскивать в безжизненности нерв, швыряя в несогласного каменья, умеет весь медведевский резерв; боюсь, что это все его уменье. Науку эту я не угрызу, до светлых их вершин не доползу я: на выпученном радостью глазу там виден отблеск явного безумья. Он и в глазах Медведева блистал. Прошу не плакать чересчур ранимых, – нам четко явлен был Медведев-style: манера улыбаться на руинах. В конце концов, когда царит развал, чем утешаться Родине, чего там… «Почаще улыбайтесь», – он призвал. Зачем? Чтоб стать готовым идиотом? Но это вправду новая волна: держаться надо весело и серо. Натужным ликованием полна у них теперь любая атмосфера: шахтер, боксер, свинарка и пастух, ведущий, сталевар и их хозяйва – все пялят зенки, все смеются вслух, и этот общий смех – основа драйва. Врут, что у нас возможностей нема – у нас их край буквально непочатый: утратить стыд, шутя сойти с ума, попасть бесплатно в год семидесятый… Воистину, уж если мы хотим тут выжить и попасть при этом в ящик, то лживый жизнерадостный кретин – достойный и внушительный образчик.
А прочие – уже любых кровей, – почувствовав, куда несет стихия, все чаще выбирают drive away.
Точнее даже – drive away from here.
Журфаковское
Я вызвезжен с журфака, журфаковский студент. Ко мне туда, однако, приехал президент. К стыду корреспондентов, случилось qui pro quo: собрал взамен студентов неведомо кого. Занятья отменили недрогнувшей рукой. Они его хвалили за то, что он такой. Они его просили, создав приветный гам, чтоб дал Саакашвили конкретно по зубам. Я знаю этот ровный, медоточивый штиль, и этот многословный, велеречивый стиль, и глазки вурдалака, готового уже (таких в среде журфака не видно и в МЖ! [38] )
Среди людского моря, холуйством обуян, фамилию позоря, стоял один Иван. Он гнулся гибким станом и лыбился до слез перед другим Иваном, который музобоз. Лишь семеро отважных – безбашенных скорей – в плакатиках бумажных толпились у дверей, не наглые ни разу и с виду беднота, но их скрутили сразу, открыть не давши рта.
Для этого парада от нашего стола там только балюстрада и лестница была. Москва стояла в пробке, казалась чуть живой, студенты жались, робки, к решеткам Моховой… В охранничьем оскале изобличился враг: журфак не допускали учиться на журфак! Поэтому студенты, являя ум и прыть, свои апартаменты задумали отмыть – от лажи, холуяжа, бессилия и врак. Пускай случилась лажа – журфак всегда журфак.
И вот теперь мы ропщем, встречаясь тет-а-тет: зачем позорить в общем приличный факультет? Студенты им – помеха, их сразу не нагнуть – так пусть бы он поехал еще куда-нибудь! Зачем бежать к журфаку, задравши хвост трубой? Они же эту клаку везде везут с собой. Какую, громко гаркнув, преследовали цель? Поехали бы в Дортмунд, поехали бы в Йель, в республику к Кокойты, в другие города, в веттехникум какой-то, да мало ли куда.
А в общем, глядя шире на этот их приезд, – ужели мало в мире других приличных мест? Зачем их загрузили в тебя, моя Москва? У них ведь нет с Россией ни сходства, ни родства.
Ни «Твиттеру», ни крабу грубить я не хочу – нашли бы по масштабу, избрали по плечу! Им дали бы без спора достойный их венец Албания, Андорра, Монако, наконец… Не станет безработных, финансы расцветут… А мы такой субботник устроили бы тут! Не убоявшись пота, припомнив старину, от имиджа болота отмыли бы страну!
А если нас не слышат Отечества отцы, поскольку не колышут их вольные певцы, – не дожидаясь знака, отчистим местный сад, начав опять с журфака, как двадцать лет назад.
Революционный этюд
Читатель! Откровенно говоря, свой пафос я считаю обреченным. Сегодна красный день календаря считается почти повсюду черным. Не мне хвалить совдеповский содом, но все же видно, граждане, чего там, – никто не должен помнить о седьмом, и все напоминает о четвертом. Четвертое покуда грубый шарж на празднество народного единства, – но сверху терпят даже русский марш, чтобы седьмого плебс не возбудился. Неукротимой злобою горя, начальство нам внушает оголтело, что не было седьмого ноября. И главное, не будет, вот в чем дело.
Согласье чистоплюев и деляг – поистине сомнительное благо. Где дали власть народу – там ГУЛАГ, а то бы сроду не было ГУЛАГа. Как Гершензон, что плохо знал матчасть, заходятся сегодня в том же плаче: нам следует терпеть любую власть и даже уважать ее, иначе… Иначе нас, конечно, не простят, отправят в лагеря, поставят в угол все те, кого намеренно растят, чтоб вырастить величественных пугал. Мне кажется, уже напрасный труд – их убеждать, как неусыпный кочет, что пугала однажды оживут и Франкенштейнов первыми замочат. Их аргументы выстроились так, что их не расшибет словесный молот: коль не они, то сразу же ГУЛАГ, хотя ГУЛАГ они и сами могут. Случись опять седьмое ноября – здесь будет только пушечное мясо, ни целой черепушки, ни ребра, кровавая, бессмысленная масса. Еще порою вякнет меньшинство – из робких, от кого не ожидаешь, – «Да если с вами больше ничего не сделаешь?» – но это разжиганье ж! Мы тут же им в ответ наворотим набор страшилок, не теряя прыти: хотите вы разрухи? – «Не хотим!» Хотите пообедать? Так терпите! Уже сломались лучшие умы, не в силах отмахаться словесами: ваш выбор – тот барак, что строим мы, иль тот барак, что возведете сами.
И если не хотите, господа, украсить ваш барак кровавым фаршем – вы с умиленьем будете всегда смотреть на то, как наци ходят маршем. А если вам не нравится смотреть – вы можете уехать, утопиться, страна и так разъехалась на треть… Ворюга же милей, чем кровопийца!
И хоть кровавым потом окропись – никак ты не докажешь этим малым, что отличить ворюг от кровопийц тут не смогли б и Бродский с Марциалом.
Не стану спорить. Мало ль бедолаг, пытавшихся развеять эту косность: «Вы говорите – космос? Вон ГУЛАГ!» – «Мы знаем, что ГУЛАГ, но космос, космос!». Я только представляю, что за сласть – воскликнуть, к облегченью миллионов: «Которые тут временные? Слазь!», как восклицал Авсеенко-Антонов. Да, он не знал седьмого ноября, что путь мостит таким великим кормчим, и плохо кончил, – но, вокруг смотря, скажите, кто здесь многим лучше кончил? Любая жизнь бездарно пронеслась, на что ты тут ее ни разбазаришь, – но многие ли вслух сказали «Слазь»?
Оно и видно. С праздником, товарищ.
Ювенальное
Как послушаешь, для миллионов тема месяца – Ваня Аксенов. То есть нету ребенка святей! Демократы мухлюют лукаво, будто нет у полиции права приспособить к допросу детей.
Провокация сделана тонко: в обезьянник забрали ребенка! Не дознанье, а мерзостный шарж! Но куда же, как не в обезьянник, если в сопровождении нянек дети ходят на дерзостный марш?
Ведь ребенку не два, не четыре, он уже разбирается в мире – даже если он туп, неумен, спит в чулане, воспитан в богеме, – что в России живет, при тандеме, понимает, я думаю, он. Нынче знает и узник детсада: есть районы, где лучше не надо появляться с семи до восьми. Несомненно, мальчишка охальный с тем и вперся в район Триумфальной, чтоб привлечь иностранные СМИ. Либеральные наши таланты, чтоб срубить иностранные гранты, поднимают разученный вой. Им за ломтик чужого лимона подставлять под дубины ОМОНа головенки свои не впервой. Ваня любит не пепси, не фанту – хочет он зарубежного гранту: зарабатывать мальчику в лом. Но понты разгадали уловку и отправили Ваню в понтовку – откровенно скажу, поделом.
