Дмитрий Быков - Новые и новейшие письма счастья (сборник)
Вы потому и «Дело правое» втащили в склоку и развал, что Прохоров, свободно плавая, на борт Евгения позвал. Конечно, в вашей адекватности не усомниться бы грешно: у вас большие неприятности, а время трудное пришло. Отчизна ропщет, что ни впарьте ей: «Где МБХ?!» – кричат в толпе, а с этой прохоровской партией вы просто впали в МДП [37] . Мочите всех, скажу не споря я, – мы против резких перемен; но Ройзман – это та история, в конце которой ЕБН. Вы свой же сук бесстрашно рубите и в смуту гоните страну. За что вы так его не любите? Стихам завидовать? – да ну! Коль на кону сегодня Родина, я докажу почти без врак, что вы гораздо выше Ройзмана – и как поэт, и просто так; и как мужчина тоже краше вы, гуссерлианец-полубог… Конечно, вы слажали с «Нашими», а он успешный педагог, – но ради местных обормотиков я напишу еще строфу, сказав, что «Город без наркотиков» – безоговорочное тьфу, приют безбожного охальника с жестокой стражей на крыльце, – а вы, напротив, наш Макаренко и Януш К. в одном лице, опора юноши серьезного и всех потупчиков оплот… Довольно с вас? Оставьте Ройзмана! Пусть даже он пока не пьет – вопросу несколько недель цена: он всех побьет на вираже.
А я боюсь, второго Ельцина страна не выдержит уже.
Ящичное
Что прежний лидер к нам вернется скоро – не новость. Если новость, то мелка. А новость то, что Юргенс – шеф ИНСОРа – теперь мне должен ящик коньяка. Тому назад два года с половиной он мне давал большое интервью и там с улыбкой хитрой и невинной доказывал позицию свою: медвед не вечно будет чистоплюем, безмолвен и с хозяином един; повестка есть, харизму нарисуем, поддержка есть, концепцию дадим… Стабильность в прошлом. Брошен новый вызов. Старшой его провалит, запоров, поскольку он в плену у жополизов, душителей, а в сущности – воров. Он стал на время символом единства – иначе не сплотилось большинство б…, – он для начальной стадии годился, достаточно, спасибо, хватит, стоп. Сегодня переписываю это, вдыхая тот задор, как анашу, – и странно: вот же, выписка, газета, – а выглядит, как будто доношу. Я выхожу суров и неподкупен, поскольку в том же самом интервью ответил: Игорь Юрьич, будет Путин. Ей-богу, будет Путин, зуб даю. Он истинный царек, к нему привыкли, фигурка у преемника мелка, команды нет… И мы тогда – а фиг ли? – поспорили на ящик коньяка.
Политик Юргенс здравый и здоровый. Недаром же в манере пацанов, с дозволенною наглостью дворовой, ему хамил Виталий Иванов. А Юргенс – человек из настоящих, и я, чем ближе делался финал, ему напоминал про этот ящик, а он при встречах мне напоминал. ВВ рулил, как кардинал заправский, М. выглядел несчастнейшим из Дим… Я говорил: согласен на молдавский. Он отвечал: посмотрим, поглядим… Чего глядеть?! Писал же Христо Ботев, что разума не слушается власть! Он возражал: но Запад очень против. Я возражал: на Запад им покласть. Сравнили, понимаешь, кость и хрящик. Надежды – утешение юнцов. И вот в одну субботу в этот ящик сыграли все мечты, в конце концов. Туда же – нанобоги, микроблоги, айпод, модернизация элит, развал Москвы… Признаемся в итоге, что ящик вышел очень невелик. Хоть пару бы иллюзий завалящих, а то сплошные фетиши висят… Боюсь, что это будет наноящик с бутылочками грамм по пятьдесят, и я пойму стратегию ИНСОРа. Обидно, если ставки возлетят. Понятно же: масштаб предмета спора не может не влиять на результат. Была б уместней баночка повидла, изюма горсть, соленые грибки… И кстати – все настолько было видно, что этот спор похож на поддавки. И Юргенс, с первых дней почуяв это, – чтоб не почуять, надо жить не здесь, – решил утешить пылкого поэта и подсластить подкравшийся п…ц, затем и предложил настолько жестко азартный спор в давнишнем интервью, – но подсластить не вышло, вот загвоздка. Я вам забыл сказать, что я не пью. Но спор еще не кончен, братцы, – хрен там! Мы спорили, планируя маршрут, о том, что Путин будет президентом. А вдруг его еще не изберут?! Вдруг он решился, к собственному горю, – а рубль меж тем сорвался, изувер, и пала нефть, и я тогда проспорю, а победит Явлинский, например?! Тогда – игроцкой честности образчик, медийных провокаций режиссер – я им куплю такой ответный ящик, в который бы вместился весь ИНСОР, махину деревянную такую, чтоб сколотить из дюжины щитов… Мне кажется, я мало чем рискую. Но если так и будет – я готов!
Разногласное
Представители местных элит, чьи надежды опять оскудели, утверждают, что надо валить. Я боюсь, это слово недели. Сам Кулистиков, морща чело, президента спросил нелюдимо: если все у вас тут решено, на фига мы тут делаем, Дима? Знатоки полускрытых вещей, прозревальцы великого в малом, что с каких-то неведомых щей филиала зовут либералом, – как-то враз перестали хвалить этот символ грядущих идиллий и согласны, что надо валить, и храбрейшие вслух подтвердили. Предлагается все обнулить. Даже дети, что прежде робели, вместо «Мама!» взывают «Валить!», уссываясь в родной колыбели. Чуть заглянешь в какой-нибудь чат, где ведут разговор о руслите, – эмигранты «Валите!» кричат, патриоты им вторят: «Валите!» Даже те, что привыкли рулить и считаются мыслящим классом, – втихомолку внушают: «Валить», обращаясь, естественно, к массам. Я считаю, что лучше налить, закусить и продолжить сугубо, – но за всем этим воплем «Валить!» кто расслышит совет жизнелюба?
Впрочем, те, что хотят отбелить нанопару властителей грозных, тоже стонут, что надо валить. Все валите! Очистится воздух! Неопрятен, криклив, бородат, неумен, некрасив и неловок, сортировщик латинских цитат, сочинитель капустных колонок; государственник-поцмодернист, завсегдатай сектантских молелен, что внутри и снаружи дерьмист и притом тошнотворно елеен; воспитатель кремлевских волчат, испускатель зловонного пота, – все «Валите!» синхронно кричат, полагая, что купится кто-то. Только я продолжаю шалить, не страшась белоглазого взгляда, повторяя: «Не надо валить».
– Почему же, – ты спросишь, – не надо?
Почему, если воздуха нет, если ширится праздник гиений, если участь двенадцати лет решена без малейших сомнений, если худшие стали стеной, под симфонию криков вороньих, и притом их противник иной поужасней, чем даже сторонник; если, чувствуя время свое, в этой ячнево-
кирзовой каше заведется с годами зверье пострашнее, чем наци и наши, и начнет в поперечных палить, и топтать несогласных часами, – объясни, почему не валить?
Потому что повалятся сами.
Драйвовое
На «Красном Октябре», поймав момент, блеснул Медведев. Там теперь Октябрик: есть правда в том, что бывший президент явился на одной из бывших фабрик. Сам повод мне казался пошловат: все сдал, что можно, – так чего бы ради? Там делали когда-то шоколад – теперь собрались те, что в шоколаде (кто отбирал героев – не пойму, но это явно был коварный демон), и стали хором объяснять ему, как правильно он делал все, что делал, как твердо гнул он линию свою, сдаваясь в главном, побеждая в малом… А в это время Путин интервью давал в Барвихе трем телеканалам: зачем – не знаю. Видимо, затем, чтоб местной узаконенной малине по-прежнему мерещился тандем, хотя тандема не было в помине.
Сюжет, достойный Агнии Барто, хоть, в сущности, не стоящий полушки. Что он сказал? – а то из вас никто не рассказал бы этого получше! Сигналов новых он не подавал, ничто не предвещало холиваров. Там был из Злато уста сталевар, точнее, златоуст из сталеваров, сияющий, как свежий апельсин, и сообщивший несколько манерно, что летом у него родился сын (стараньями Медведева, наверно). Там был Минаев, рыхлый наш акын, изрекший пару лозунгов протухлых, – он хвалит власти с рвением таким, с каким ругать их принято на кухнях. Весь интернет наизгалялся всласть – на этот подвиг мы всегда готовы. Все повторяли: «Не бросайте власть!». Медведев возмущался: «Что вы, что вы!». О чем писать эпистолу свою – я сам не знал и вглядывался паки, но в это время свежую струю внесла в беседу Тина Канделаки. Сперва она поведала о том, что друг ее, успешный англичанин, себе обрел в России новый дом (должно быть, этот юноша отчаян!): свою судьбину в клочья изодрав, он ринулся сюда, и это здраво. «В одной России есть сегодня драйв! В России невозможно жить без драйва!»
Вот вещь, непостижимая уму, но внятная любому в той клоаке: у нас в стране успех придет к тому, в ком будет драйв, сказала Канделаки. И вот, припомнив свой банальный лайф, в порожнее текущий из пустого, – я начал думать: что такое драйв? Как люди понимают это слово – вот эти все, собравшиеся там с какой-то целью, а не ради кайфа, которые резвы не по летам и веселы вообще неадекватно? В конце концов, английский мне знаком, но, отличаясь от меня-изгоя, они другим владеют языком, и «драйв» там значит что-нибудь другое. Страна полна печалей и злодейств, каких не выжечь никаким глаголом, – так как мне этим драйвом овладеть, чтоб стать таким же свежим и веселым? И что есть драйв? Уменье сочетать утробный юморок с напором лести? Уменье врать? Уменье не читать? Искусство с криком «Марш!» бежать на месте? Отыскивать в безжизненности нерв, швыряя в несогласного каменья, умеет весь медведевский резерв; боюсь, что это все его уменье. Науку эту я не угрызу, до светлых их вершин не доползу я: на выпученном радостью глазу там виден отблеск явного безумья. Он и в глазах Медведева блистал. Прошу не плакать чересчур ранимых, – нам четко явлен был Медведев-style: манера улыбаться на руинах. В конце концов, когда царит развал, чем утешаться Родине, чего там… «Почаще улыбайтесь», – он призвал. Зачем? Чтоб стать готовым идиотом? Но это вправду новая волна: держаться надо весело и серо. Натужным ликованием полна у них теперь любая атмосфера: шахтер, боксер, свинарка и пастух, ведущий, сталевар и их хозяйва – все пялят зенки, все смеются вслух, и этот общий смех – основа драйва. Врут, что у нас возможностей нема – у нас их край буквально непочатый: утратить стыд, шутя сойти с ума, попасть бесплатно в год семидесятый… Воистину, уж если мы хотим тут выжить и попасть при этом в ящик, то лживый жизнерадостный кретин – достойный и внушительный образчик.
