Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Дымный
след умирает
в далеком круге неба

Стук каблуков и в такт хлопки
и пронзительные звуки кларнета
и море пепельное
оно колышется нежное трепетное
как голубь

На корме сирийские эмигранты танцуют

На носу одинокий юноша

В субботу вечером в это время
евреи
там на суше
уносят своих покойников
по улиткообразной воронке
переулков
освещенных
дрожащими
огнями

Невнятная вода
как шум на корме
который я слышу
в тени сна

Умереть как жаворонок
задохнувшись от жажды
перед миражем

Или как перепелка
перелетев через море
и опустившись в кустах
оттого что лететь
дальше нет охоты

Но только не жить
жалуясь и хныча
как слепой щегленок

Его звали
Мухаммед Шеаб

Потомок
эмиров кочевников
покончил с собой
потому что лишился
Отчизны

Ему нравилась Франция
и он поменял имя

Он был Марселем
но не был французом
он давно не умел
жить
в родном шатре
где внимают напеву
Корана
смакуя кофе

И еще не умел
петь
песню
своего отчаянья

Мы проводили его вдвоем
я и хозяйка гостиницы
где мы жили
в Париже
в номере 5 на rue des Carmes
безликом идущем вниз переулке

Он покоится
на кладбище Иври
в пригороде где каждый день
напоминает
день
после закрытия
ярмарки

И может быть я единственный
знаю еще
что был такой человек

Мне больно за изнасилованную ночь

Воздух точь-в-точь
как кружево
изрешеченный
винтовочными выстрелами
людей
забившихся в окопы
как улитки в свою скорлупу

Мне кажется
будто тысячи колоссов
тысячи задыхающихся
каменотесов
колотят
по булыжной мостовой
моих улиц
и я слышу их
не видя
в полусне

Я держусь за этот перебитый ствол
забытый в этой рытвине
мрачной
словно цирк
до или после представления
и смотрю
на проплывающие
по луне облака

Сегодня поутру я улегся
в урну с водою
и как реликвия
покоился в ней

Струи Изонцо[158]
шлифовали меня
как собственный камень

Я поднял
свои жалкие кости
и пошел
как акробат
по воде

Я сел на корточки
рядом с моим грязным
от войны обмундированьем
и как бедуин
подставил спину солнцу

Это Изонцо
и здесь мне стало
очевидней что я
податливая частица
мирозданья

Я страдаю
когда не чувствую
внутреннего
равновесия

Но незримые
руки
отмывшие меня
мне дарят
редкое
счастье

Я вновь пережил
эпохи
моей жизни

Вот они
мои реки

Это Серкьо
из которого брали воду
быть может две тысячи лет кряду
мои деревенские предки
мой отец и моя мать

Это Нил
который видел
как я родился и рос
и пылал от неведения
на бескрайних равнинах

Это Сена
чья мутность
все перемешала во мне
и я познал себя

Вот они мои реки
увиденные в Изонцо

Вот она моя ностальгия
что светится
в их глубине
сейчас когда наступает ночь
и жизнь моя кажется мне
соцветием
теней

В засаде
в этих внутренностях
развалин
часами
я волочил
свой скелет
заскорузлый от грязи
как подметка
или сморщенные ягоды
боярышника

Унгаретти
бедняга
тебе достаточно иллюзии
чтобы воспрянуть духом

Прожектор
оттуда
образует море
в тумане

От этих построек
не осталось
ничего
кроме жалких обломков

От стольких
с кем я переписывался
и того
не осталось

Но в сердце
над каждым могильный крест

Мое сердце
самый истерзанный край

ЯСНЫЙ ВОЗДУХ

После такого
тумана
одна
за другою
открываются
звезды

Вдыхаю
прохладу
открывшую мне
цвет неба

Сознаю себя
блуждающим
образом

Вовлеченным
в бессмертный круговорот

Чувствуешь себя
как на осенних
деревьях
листья

Злокозненная сила,
Огонь любви на свежем пепелище,
Ты вновь меня выманиваешь в море
И впопыхах иллюзии тасуешь
И, не давая мне доплыть до места,
Меня в ущерб надежде
К другому сну склоняешь.

Подобно морю, если бы стихия
Сулила и скрывала
Прекрасный с виду остров,
Ты чередой обманов
Того, кто чужд отчаяния, губишь.

С вечером по дороге
Прозрачной влаге
Оливкового цвета,

Которую пламя забвенья осушит…

Сквозь дым я слышу цикад и лягушек,

Где трепещут нежные травы.

Перестаньте убивать мертвых,
Не кричите больше, молчите, —
Ведь иначе их не услышать,
Ведь иначе самим не выжить.

Голоса их почти беззвучны,
Даже первые травы громче,
Зеленеющие счастливо,
Где не ступают люди.

Исхоженные улицы —
Ступаю безотчетно, словно робот, —
Когда-то, как по волшебству, спешившие
Навстречу бегу моему,
Не могут больше наполнять блаженством,
Являя постепенно,
В зависимости от моих запросов,
Отличия, что их живыми делают,
Испытывая нас.

Когда звенят, закат встречая, стекла, —
Но этот звон уже домам не в радость, —
Я останавливаюсь по привычке,
Разочарованный, чтобы забыться
В настороженном полумраке
В себя ушедших комнат,
Но нет среди разбросанных вещей,
Которые состарились со мною
Иль связаны с обломками
Воспоминаний, с чем-то дорогим, —
Нет ни одной
Такой, чтобы могла ко мне вернуться
И выжать слово — хоть одно — из сердца,
Каким бы ни был нежным голос вещи.

Так поняли протянутые руки —
Глаза во мраке,
Измученные тайными слезами,
Никчемный слух, —
Смиренную надежду,
Которая внушала Микеланджело
Презренье к незаполненным пространствам,
Возможности душе не оставляя
Для отступления, для раздвоенья.

Надежда эта, прорастая скрытно,
Давала крылья городу, неся
В себе немеркнущее небо, купол,
Отвергший смерть.