Антология - Европейская поэзия XIX века

— День веселых надувательств, он для нас как именины;
мы на головы разиням опрокинули корзины
всяких слов и обещаний, короба понасулили
барышей и повышений — а они и рты раскрыли.
Нас министрами-лжецами называют? Что ж, зовите!
Нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.

— Греки, ваши кровь и жертвы, беды ваши и утраты —
дороги для нас и святы.
Мы не плуты, обещаем — а честной народ рассудит:
будет — только что купаться каждый в золоте не будет!
Хохочите как хотите и пройдохами зовите:
нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.

— Сколько лет уже, поверьте, мы других забот не знали,
чтобы только вы в заботе и нужде не бедовали.
Ради вас мы кости гложем и мотаемся по свету,
лишний раз едва ли спросим то, на что ответят: «Нету».
Хохочите как хотите и пройдохами зовите:
нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.

— Погодите, вот промчатся два-три года бегом скорым
и вы будете гордиться дальновидным нашим вздором,
и когда мы в наступленье перейдем из обороны,
то рекою разольются просвещенье и законы.
Хохочите как хотите и пройдохами зовите:
нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.

Это первого апреля из министров двое-трое так чесали языки.
— Господа, — и я сказал им, — все вы звания
героя заслужили, и отчизна бережет для вас венки.
Что же, смейтесь как хотите и обманщиком зовите:
нынче первое апреля, господа, — уж не взыщите.

Ах, министришки, пилаты, вы словам моим не рады,—
и ни слова от досады.
Что же, судьям передайте наглеца и шарлатана.
— Господа, — скажу я судьям, — вы забыли: день обмана.
Я воспел министров наших, и воспел их в лучшем виде:
впрочем, первое апреля, господа, — уж не взыщите.

Нет, ты не та уже теперь, кого я видел столь прекрасной,
с хламидой легкой на плечах, с мечом в руке, по-царски властной.
Орел на быстрых крыльях нес твои знамена, и вослед
за колесницею твоей летели клятва и привет:
— Твой храм священный защитить спешим мы — или пасть у входа,
о наша Госпожа Свобода!

Мы следовали за тобой, от голода и жажды маясь,
и мученический венец мы принимали, улыбаясь;
и девы Эврота в полях, где и трава была в крови,
пэаны воинам плели и песни девичьи свои,
и отзывались камни плит героям нового похода:
о наша Госпожа Свобода!

Ты помнишь ли о временах триумфов и кипящей лавы,
когда любой — и стар и млад — все были воинами славы,
и, пленных, за кормой своей
Мьяулис[118] в гавань флаги вел шестидесяти кораблей,
и море улыбалось им, и толпы яркие народа:
о наша Госпожа Свобода!

Мы жили, прав не уступая,
и не точила злоба нас, ни зависть, ни вражда тупая;
о, возврати, Богиня, нам хотя бы несколько минут
от той блистательной поры, которую столетья чтут!
Как добродетель во плоти сойди, святая, с небосвода,
о наша Госпожа Свобода!

И вот — час Керкирца[119] настал, и Кратера погасло пламя,
молчал подавленный народ три года — и поникло знамя.
Три года рабства и стыда, гнев очистительный храня,
подспудно приближали час — час извержения огня,
и Тирания пала ниц, и в миг один смело три года,
о наша Госпожа Свобода!

Пылает ли в твоих глазах огонь живой и благородный
или ярчайшая звезда горит лишь в памяти народной?
Я вижу только, как поблек, увял твой розовый венок,
устали ноги, и туман твой взор потухший заволок,
и ты теперь уж не расцвет, не мужество, а боль ухода,
о наша Госпожа Свобода!

В горах ночь зимняя черна.
Снег падает на склоны.
Где тропок узких крутизна,
Где скал отвесная стена,
Встал клефт непокоренный.

Он держит молнию и гром
В карающей деснице.
Стал горный кряж ему дворцом,
Бездонный небосвод — шатром,
Надеждой — пули-птицы.

Его клинка услышав звон,
Бежит тиран кровавый.
Хлеб горца потом орошен,
Достойно жить умеет он
И умереть со славой.

Повсюду в мире правит гнет,
Жестокость и коварство.
Богатый честь не бережет,
А здесь, в горах, — добра оплот
И благородства царство.

Продать народы, как стада,
Готовы толстосумы.
Смешна им родины беда,
А здесь, где горная гряда,
Лишь ружей треск угрюмый.

Лобзать следы господских ног
И стать рабом навеки?
Нет, здесь, где темный бор высок,
Лишь крест целуют и клинок
Бестрепетные греки.

Родная, плачь, труба в поход
Зовет неумолимо.
Нас вечная разлука ждет,
Но видеть в рабстве свой народ,
Поверь, невыносимо.

Не хмурь, невеста, милый взор
В страданье безысходном.
Пойми, остаться мне — позор.
Свободным я живу средь гор
И встречу смерть свободным.

Родной земли ужасен стон.
Ружье упало глухо.
Повсюду кровь, булата звон,
Пожарища со всех сторон.
Рыдает мать-старуха.

Друзей поникших череда
Несет героя тело.
Их песня горькая горда:
Свободным клефт живет всегда
И умирает смело.

Эрот, не шляйся зря, не лезь в мой дом,
Чтоб не испортить наши отношенья.
И более того — приняв решенье
Со мной порвать, ты будешь молодцом.

Я сыт по горло первым сватовством.
Катись к чертям, быстрей, без копошенья,
Не то мои кулачные внушенья
Покончат вмиг с проклятым шутовством!

Не доводи до этого, мой милый,
Ведь я способен крылья выдрать силой —
И завопишь индюшкой тупорылой,

И все увидят бег твой хромокрылый.
И эти стрелы, весь пучок, как вилку в тесто,
Тебе засуну — знаешь сам, в какое место!