Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений
Преданный Вам Юрий Верховский»[67].
Дело касается печально знаменитого «эпизода с обезьяним хвостом», имевшего место на маскараде 1911 г. у Ф. Сологуба. Известная история должна быть здесь рассказана вкратце. Для маскарада А. И. Чеботаревская одолжила у знакомых обезьянью шкуру. После праздника выяснилось, что вещь испорчена – отрезаны задние лапки и хвост. В небрежности обвинили сначала Ремизова, затем А. Н. Толстого; причем для последнего это кончилось чуть ли не бойкотом, объявленным в петербургской литературной среде. Ни Сологубы, ни Толстые не желали компромиссов, оскорбляя друг друга; и в процессе этой переписки Толстой, вероятно, решил параллельно прояснить ситуацию с человеком, впрямую к хвосту не причастным. Тем более что Верховский, близкий к дому Сологуба и Чеботаревской, счел для себя необходимым взять их сторону.
Верховский отреагировал однозначно: прочитав одно из писем Толстого к Сологубу, он обвинил молодого писателя в безвкусице.
…Наверное, с определенной точки зрения для нас описанный эпизод важнее, чем он был для самого Верховского – именно из-за такой его реакции. Если мы хотим понять характер Верховского. Если нам нужно знать, что этот милейший, тишайший, скромнейший человек без врагов (это в петербургской-то артистической среде!) в жизни – ненавидел .
* * *
Едва ли не самая известная страница жизни Верховского – его приятельство с Блоком, весьма подробно описанное в целом ряде изданий. Здесь стоит очертить лишь канву этих отношений.
Блок был первым, кто сочувственно отозвался о творчестве Верховского, о его подборке в «Зеленом сборнике». «Сильнее всех, – писал он в 1905 г., – Юрий Верховский, умеющий разнообразить размеры и владеющий стихом лучше всех. Может быть, для него всего опаснее литературное поглощение: среди действительно свежего попадается искусственное»[68]. К 1907 г. поэты уже были знакомы настолько, что Верховский пригласил Блока участвовать в одном из (к сожалению, несостоявшихся) журнальных проектов, да и в целом Верховский – уже постоянная фигура в петербургском литературном мире (в 1906 г., скажем, он посещал салон Комиссаржевской). В дневниковых записях и в записных книжках Блока то и дело встречаются упоминания о Верховском. «Слон Слонович» то утомляет («Все эти милые русские люди, не ведая часов и сроков, приходят поболтать и не прочь “углубиться кое во что глубокое”. Тяжесть, тягость»: VII, 109), то оказывается желанным спутником в загородных поездках; то он трогательный и «притихший, милый» (V, 205), то «медвежатина»[69], порой вызывающий живейшее раздражение. Чтение стихов, драмы «Песня Судьбы», переписка, телефонные разговоры. Наблюдения за историко-литературной работой собрата («Уютное гробокопательство Верховского»: Зк, 179). Наконец, запись Блока перед призывом в армию: «Приятели мои добрые: Княжнин, Ивойлов, Верховский, Ге» (Зк, 309).
Позже Верховский вспоминал, как стал свидетелем апогея всероссийской славы Блока – правда, в ее нетривиальном проявлении: в дрянном кафешантане на Гороховой ул. некая певичка, узнав, что среди посетителей находится Блок, продекламировала строки из «Незнакомки»…
Блок и Верховский обменялись и стихотворными посланиями – Блок отозвался на «Идиллии и элегии», Верховский откликнулся[70]:
ЮРИЮ ВЕРХОВСКОМУ
(При получении «Идиллий и элегий»)
Дождь мелкий, разговор неспешный,
Из-под цилиндра прядь волос,
Смех легкий и немножко грешный –
Ведь так при встречах повелось?
Но вот – какой-то светлый гений
С туманным факелом в руке
Занес ваш дар в мой дом осенний,
Где я – в тревоге и в тоске.
И в шуме осени суровом
Я вспомнил вас, люблю уже
За каждый ваш намек о новом
В старинном, грустном чертеже.
Мы посмеялись, пошутили,
И всем придется, может быть,
Сквозь резвость томную идиллий
В ночь скорбную элегий плыть.
Сентябрь 1910
А. БЛОКУ В ДЕРЕВНЮ
Укрывшись в тихой подмосковной
И позабыв людскую ложь,
Свой день улыбкою любовной
Начав, – для жизни ты живешь.
Себе, вдали от скуки финской
Доволен жизненным трудом,
Не правда ли, как Боратынский,
Ты перестраиваешь дом?
А может быть, в заботе пылкой,
Чтоб вовремя свести лесок, –
Как он, ты занят лесопилкой
И счетом бревен и досок.
Иль, чужд уныния и лени,
Под кровом ласковых небес
Для новых, дальних поколений,
Как он, ты сеешь новый лес.
И если б медленною тучей
Твой день порой заволокло, –
То мыслью стройной и могучей
Не проясняется ль чело?
И вновь привычно ищут руки
Непринужденного труда,
Как охранителя от скуки,
Вождя – в грядущие года.
Труды житейские не сложны,
Но с жизнью нас мирят они.
И с ними будут ли ничтожны
Судьбой отсчитанные дни?
И с ними сам те дни невольно
Не позабудешь ли считать?
Жизнь, как река, течет раздольно
Туда, где моря благодать.
7 августа 1911
Было уже замечено, что параллель «Блок – Боратынский» неслучайна[71] . Дело, конечно, не только в том, что Верховский в то время много занимается Боратынским (и потому, скажем, в послании Блоку звучат мотивы из «На посев леса» Боратынского). но и в ею стремлении поместить одного из лидеров символизма в органичный для классической русской литературы «золотою века» контекст «жизнестроительства» (еще не «жизнетворчества»), Помещичью жизнь вели и поэты XVIII-XIX столетий, и Верховскому важно найти в образе жизни Блока соприкосновения с их, если так можно выразиться, бытовой просодией …
Письма Верховского к Блоку [72] придают «приятельству» поэтов более конкретные черты. Письма отчасти заменяют отсутствовавшие – или неизвестные – дневниковые записи Верховского.
14 III. 07.
Давно мы не видались, дорогой Александр Александрович. Я пера встал с постели после воспаления легких. Вы меня очень обрадуете, если соберетесь в свободную минуту ко мне – в любой день, лучше вечером пораньше. Кстати мне нужно немножко поговорить с Вами: «Поток»[73] не состоялся. – Итак – до свидания, надеюсь не очень далекого. Вышла ли в «Орах» Ваша книга[74]? Когда соберетесь, захватите свои новые стихи. Я совсем испостился. Жму Вашу руку. Юрий Верховский.
Я на время болезни перебрался к брату – тот же дом (19), кв. 9, Малая Посадская.
Заходил к Вам, дорогой Александр Александрович, чтобы пригласить Вас на завтрашний вечер. Приходите, пожалуйста, завтра – в субботу, 21-го – в квартиру брата (как я Вам говорил): Петербургская Сторона, Малая Посадская, д. № 19, кв. 9 – вечером, по возможности рано, часу в 9-м, или хотя бы поздно: в 10-м, 11-м, 12-м и т. д. Моя жена и я были бы очень рады видеть и Любовь Димитриевну; м. б. на этот раз она исполнит нашу просьбу и приедет с Вами, если здоровье ей позволяет. Зову к себе Вячеслава Ивановича[75], Алексея Михайловича с Серафимой Павловной[76], Сюнненберга[77] и мн. др.
Очень будем ждать Вас. Привезите что-нибудь и прочтите непременно*. До свидания.
Ваш Юрий Верховский.
20. III. 09.
* Хорошо бы – Вашу пьесу. Ведь я не слыхал ее в окончательной редакции. М?
СПб., ночь на 21. X. 910
От души благодарю Вас, дорогой Александр Александрович, за ласковое приветствие моей книге и за всё Ваше хорошее дружеское письмо. Переписка стоит мне больших трудов и усилий, – и все-таки очень извиняюсь, что до сих пор не мог побороть для Вас своего дурною, трудно преодолимого свойства. Мне очень этого хотелось, но, право, легче писать стихи, чем прозу, хотя бы и эпистолярную, которая у меня так длинна, так тягуча, что, я думаю. Вы с нетерпением добираетесь до конца страницы. Я тоже, сказать по правде, питал намерение ответить Вам стихами, но и не принялся за них, потому что до самых последних дней вот уже с месяц (что для меня много) не написал и строки стихотворной. Главное мое намерение было в том, чтобы побудить Вас закончить Ваши стихи и прислать мне. Я всё жду их – и всё буду ждать.
У нас вот уже несколько дней, как выпал снег – и сейчас идет. Думаю, что и у Вас зима и поджидаю Вас в Петербург, так что, пожалуй, в новостях моих Вам теперь мало проку.
Что же я Вам расскажу?
Ремизова собрание сочинений издает «Шиповник». Я очень рад за Алексея Михайловича, хоть он в известной мере и закабалил себя. Ведь на 7 лет. Я сейчас от него. Были разговоры о новом журнале, еженедельном, «Отклики Художественной Жизни»[78]. Первый № вышел – плох. Но, м. б., что-нибудь и будет порядочное, потому что там сейчас вместо сотрудников пустое место – и подбирается кружок, который, м. б., и сделает что-нибудь приличное, литературно-художественно-критическое, несколько неопределенное. – О газете «Против течения»[79] Вы знаете, т. к. означены в сотрудниках. Жутко. Поразила меня в прекрасной книге стихов З. Н. Гиппиус[80] пьеса «Довольно»[81]. Главное – потому, чтоя так не могу . Если красота от прекрасный , а не от красивый , как оно и есть, то она благо и без нее нельзя.
