Новелла Матвеева - Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи
Человек из патефона
(или Два чуда подряд)
Как бригантина, в путь пускается мембрана
Заливом черного сияющего диска,
Где лунная дорожка моря, как ни странно,
Мне блещет вдалеке и в то же время близко!
О песни! Я могу их слушать невозбранно!
И на суконный круг пластинки класть без риска
Грозы! Как будто бы зарей, пустынно-рано,
Мне вверена с Гель-Гью и Лиссом переписка…
А всё ж дрожит рука! И мнится: человечки
(С мой глаз!) поют внутри машины молодецки,
Но выход им закрыт из впадины зеркальной…
Шло время. Я сама с Утёсовым знакома!
Он вольный, не в плену! Он ростом натуральный!
С ним дочь его Эдит. И я у них, как дома!
Мечтание города
Толпа глядит, бледна и длиннолица, —
Нос-полумесяц остро вздёрнут вверх.
Как в облаках дыхания мелиссы
Зеленоватых — реет судоверфь.
На крышах — кошек чёрный фейерверк.
Спускающихся улиц вереницы…
На вывесках, витающих, как птицы:
Ключ. Апельсин. Башмак. Посуда. Вепрь.
Трёх пансионов лесенки кривые
С половиками красными, как жар,
Скакнут, имея целью мостовые,
Но, не допрыгнув, плавят солнца шар
И странники бредут по эспланадам:
Живые — с нарисованными рядом.
Цветок зла
Больше не могло быть сомнений: это был Тартараграндафлориус!.. На земле показалось несколько трещин… Одна из них мчалась прямо ко мне…
«Союз действительных»[68]Приснился мне в ребячестве когда-то
(Боявшийся — годами — оглашенья!)
Цветок, что достигал корнями — ада
И созидал земной коры крушенье.
Сверхплотных лепестков его громада
Была отнюдь не флоры украшенье,
А гибель слабым, храбрым — устрашенье,
Разбой на пастухов и мор для стада.
Когда он распускался, вихрь упругий,
Им поднятый, гнул рощи, тряс лачуги…
Снимались птицы с гнёзд, кружа над далью…
Едва, как змей, раскручиваться начал
Могучий стебель, свернутый спиралью, —
Крича, проснулась я… Что сон мой значил?
Мне кажется…
Мне кажется порой, что умерли стихии —
Такие, как Земля, Огонь, Вода и Воздух.
А заменили их… какие-то другие —
Из приготовленных на беззаконных звёздах;
Что до сих пор трава, наш друг многовековый,
Напрасной зеленью сияла перед нами;
Что кто-то изобрёл закон природы новый,
Повелевающий расти ей — вверх корнями!
Что в джунгли отпустил шарманщик обезьянку,
Но джунглей больше нет; их царственное платье
Сорвали, вывернули, с криком, наизнанку!
Мне кажется, о них — век буду горевать я,
И плакать буду я — счастливцам на потеху —
По истинным слезам и подлинному смеху.
Знали, да забыли!
Не стоит понимать уж чересчур впрямую
Улыбки-образы и выдумки творцов!
Суров «Холодный дом». Но я в конце концов
Ещё и в «Ледяном», глядишь, перезимую.
Не верь, что хижины приниженней дворцов.
А там, где Росинант нам кажет стать хромую,
Не нацепляй коню ослиных бубенцов:
Жизнь звёздами ему ещё усеет сбрую!
Не жди, чтобы попал Емелюшка впросак.
Не думай, что Иван действительно дурак!
Что Горбунок — урод (ещё и незаметный!).
Не верь, что всяк Илья — для сна и забытья.
Что Муромцу пророк не брат. И что Илья
Обломов — не свершит свой подвиг кругосветный.
«Вышел из народа…»
Шасть из народа! — тут ему и ода.
А я как раз зашла предупредить,
Что я не выходила из народа,
Да и не собираюсь выходить.
Была ходьба в народ. Настала мода
На выход из! Но если рассудить,
В народе нет ни выхода, ни входа:
Мы заперты; мы все — народ. Как быть?
Спесь — вещь не антикварная. Отныне
Мы в общей массе, точно в карантине,
Дабы зараза чванства не могла б
Осилить нас. Но… приоткрой ворота:
Пусть напоследок выйдут из народа
Патриций-сводник и продажный раб.
Есть гениальность ночи…
Есть гениальность ночи… Сокровенность
Несбыточного властна в поздний час
Дойти до сердца каждого из нас.
Одни её хранят, как драгоценность,
Другие разбазаривают враз,
А третий — впав на радостях в надменность,
Несёт её в дневную современность,
Как личной посвящённости запас!
И говорит: «Не правда ль? — мы с тобою
Возвысились над грубою толпою?!»
Вот как, приятель?! Знай же: есть мосты,
Где всяк батрак пройдёт! Огласку тайны
Не позволяет людям воспитанье.
Но каждый видел то, что видел ты.
«Когда моя, порой размашистая, речь…»
Удержи меня, мое презренье, —
Я давно отмечен был тобой.
Когда моя, порой размашистая, речь
Поскачет кочками, галопом увлечённым,
Ироники всегда спешат меня осечь
Каким-то чопорным прохладно-ровным тоном:
Восторг мой наказать, унять его поток
Отменной сдержанности собственным примером;
«Манеры» мне привить (как если бы к манерам
Безукоризненным… яд относиться мог!).
Им любо вас водой холодной окатить
И как бы скрыть зевок… Ан — всё-таки не скрыть.
Вот так воспитанность! Постойте ж! Дерзость эта…
И вдруг — в неслыханной душевной тишине —
Открытье: все зевки и все «зеваки» света
Отныне и навек неинтересны мне.
Новогоднее
Как в королевстве Пирлипат[69]
Слипаются глаза от смолки
Волшебных снов, — так мысли к ёлке
Уж начинают прилипать,
И полночь бьёт… О, Новый год!
Дай людям отдых безмятежный!
А кто на улицах живёт —
Дай валенки и дом ночлежный!
Сургуч оранжевый — письму,
Цветочным луковкам — горшок
(А злобным нелюдям — по рожам!).
Так пусть же будет хорошо
Всё то немногое, чему
Ещё осталось быть хорошим!
Предзвук
Кто обгонял быстрейших безрассудно?
Кто меньше спал, чем самый чуткий кормчий?
Резная — на носу морского судна —
Фигура, — талисман от зла и порчи.
В далёкий мрак, за страны Трапезунда
Вперяя взгляд вперёдсмотрящих зорче,
В седую рань подводных чудищ корчи
Кто, ей подобно, первый видел смутно?
Кто раньше вышел в море, взяв до срока
Вест? Чьи глаза — как чайки — тень форштевня
Опережали (так же!) — до отплытий?
Кому так зябко, жутко? Так волшебно?
В рассветной тьме кому так одиноко
Ловить предзвуки — вести предоткрытий?
СТИХИ 1953–2004 ГОДОВ
