Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Ты шла в толпе неслышна, как
виденье, раскрыв лучистые пре-
красные глаза.
Зачем же, ясные, они полны
мученья, и мудрой крепостью их
глубь озарена?
Я вижу, ты в пути не раз
остановилась. О чем ты плакала
в тени густых берез; вечер-
ним сумраком Кому в глуши
молилась?– я не слыхал ни тех
молитв, ни слез.
Безлюдный храм нашел я для
моленья: в глухих садах, мер-
цании огней.
Сойди в него в блаженный
вечер бденья и научи, каких ис-
кать путей.

Покрыла плечи тучами луна и
опустила скорбные ресницы.
Из-за решотки узкого окна
порхают стоны – призрачные
птицы.
Прильнув к решотке, тяжесть
прутьев гнул, в бессильном гне-
ве, борящем сознанье; я слышал
крик, ударов плети гул и, как
помочь, не знал – в негодованьи.
Мой крик ответный пал на
дно тюрьмы...
Бессильно-смел дождусь зари
потемной; когда в тюрьму при-
ходят кошмары, на них проник-
ну – я – во двор тюремный.
Солдата спящего перешагнув
во тьме, замок взломав шты-
ком его винтовки, ее найду в
углу в предсмертном сне,– и бу-
дут в мгле сердца больные ковки...
Не мне согнать бескровной пыт-
ки страх!..
И, поклонясь ее святым страда-
ньям, глухим часам,– в пред-
утренних потьмах от стражи
скроюсь в гулких нишах зданья.
Прокравшись лестницей и сте-
ну миновав, лицо горящее я в
мох сырой зарою и, до зари без
стона пролежав, пойду услышать
стон ее с зарею.

Заплетены два ивовые ложа. В
виду полей, туманных синевой,
мы отдохнем в тени березы
лежа и будем слушать шум
ее глухой.
Бог с красным факелом
пройдет спокойно мимо, и фа-
кел искры бросит в глубь не-
бес, и чаша неба, пламенем па-
лима, прольет покой задумчи-
вый на лес.
Мы на алтарь положим сушь
лепную и капнем маслом-со-
ком золотым; я стрелы искр
в огонь живой раздую, и побе-
жит волнуясь белый дым.
Глаза уставшие нам краски
обласкают, оглохший слух нам
птицы оживят, и сны прозрач-
ные над нами запорхают и
слепотою нежной ослеплят.
Сны зазвучат прибоем даль-
ним моря – в них тайна Бо-
жия и Божия гроза, и далеко запла-
канное горе уйдет от нас,
закрыв полой глаза.

Как ни живите, как, живя, ни
верьте,– он близок, Миг; с ним
не борись, не спорь.

Она больна, она боится смерти,
любимая, прекрасная Эгорь.
Мне говорит:
«Пусть жить я не умею, я не хочу, –
– мне страшно умирать! Ты ви-
дишь, косы гладкие, как змеи:
их жутко гладить, страшно за-
плетать. Глаза от слез еще не
потухали, не вовсе губы высохли –
взгляни! Меня любить еще не пе-
рестали, манить еще не уставали
дни...
«Моя рубашка к телу прили-
пает, и нет покоя ночью голове,
а если сон случайно навещает,
он не дает успокоенья мне.
«Возьми меня в тенистый сад
шумливый, где созревают тяжкие
плоды... Ты помнишь день, ты пом-
нишь день счастливый, в который
там вдвоем сидели мы? Часов
счастливых больше не нарушу. Мы
дом построем в том глухом
саду, и будут в нем зреть яб-
локи и груши, созревши падать
тяжко на траву. Крылечко дома
я сама украшу: три молодых
прозрачных деревца я посажу
под дверь простую нашу, у са-
мого открытого крыльца. Пу-
скай сквозь них лучи к нам
проникают, на стол, на пол ло-
жатся, на цветы; пускай весной
в них птицы не смолкают и
расцветают липкие листы. Я
буду шить и будешь ты работать,
чтобы друг друга видеть каж-
дый миг, чтобы в молчаньи мел-
кие заботы и радость их ты на-
конец постиг.
«Сядь ближе, тут. Скажи, ты
помнишь?– было: воздержанный от
поцелуев час, я вечером как
девочка шалила, и было так
светло тогда для нас? Ты пом-
нишь, я украдкой позвонила – ты
дверь открыл и не нашел меня...
Беспечным смехом я тебя смутила
и заразила смехом я тебя...
«Да... А теперь я не встаю с
постели; как будто ночи резвые
мои, не двигаясь, застыв, окаменели.
По серым окнам я считаю дни.
Что! это – смерть?! Скажи! тебя не
выдам... Я жить хочу! Для жиз-
ни... для людей. Верни мне жизнь
своим веселым видом, улыбкою
приветливой своей!..»

Что мне сказать? Слов мысли
не находят. Она бледна, и смерть
ее страшит.
Не сами люди в эту жизнь
приходят и сходят в мир, от
глаз который скрыт.
Как до сих пор все люди не
привыкли, что ведь не вечны до-
мики в садах, и дни влюблен-
ные – они так часто никли и,
рассыпаясь, обращались в прах –,
что в жизни нет и не бывало
вещи, не знающей начала и кон-
ца; что ни один великий или
вещий не избежал прощального
венца.
Пора бы знать и вспоминать
об этом не только за день, за
день или миг, но приучить к
вопросам и ответам свой роб-
кий ум и дерзкий свой язык...

Я убедился: нет такого слова...
Есть близкое, туманное: любить.
Его бессилье мне уже не ново.
Нельзя сказать – нельзя не говорить.
Оно звучало мне как песня пес-
ней, как зов трубы, гремящий
над Землей.
Что может быть прекрасней
и чудесней минуты в жизни
вспыхнувшей такой!
Вся стройная, как белый ствол
березы; вся тихая, как вечером
листва, – над ней гремели мед-
ленные грозы; сжигали зори Бо-
жие слова.
Она учила дух высоким взле-
там и в поцелуях сдержанных
своих, пугавших сердце, пила,
точно соты, из тайников души
моей живых.
И дни мои горели и сгорали
быстрей земных – а эти ли тихи!
Молитвы-песни в зорях наки-
пали и претворялись в лучшие
стихи...
Вот белый призрак тихо
дверь откроет и скроет дверь
ее последний взгляд. Мрак неиз-
вестный образ ясный скроет
и не вернет глазам моим на-
зад. Я не застыну над ее пос-
телью – уйду в туман слепых –
пустых полей. Останется мне
в память ожерелье, как жем-
чуг, серых-серых долгих
дней.
А с ней уходят в мрак
глухой безвестный – я голову уже
не подниму – уходят с ней свер-
кающие песни и, разлетаясь, па-
дают во тьму.

Пусть так – и все я шлема не
надену, навстречу тьмы стрелы не
натяну и не дерзну спасти ее из
плена, вернуть в темницу жизни
не дерзну.
Затем, что здесь мы все бро-
саем сети, но счастья нам сетя-
ми не поймать, и стерегут нас
в рощах Горя дети, и ускольза-
ет в волны благодать. Бесчи-
сленны коварные ловушки: их не
открыть и их не избежать. В
пророчествах бессмысленных ку-
кушки за час вперед судьбы
не угадать.
А там... чтó там, мы ниче-
го не знаем. А тайные моря и бе-
рега мы дивной сказкой счастья
окружаем и окружать мы будем
их всегда. И в самом деле,
если волны света не затопляют
села и поля, – причины нет еще
не верить в это, что есть иная,
лучшая Земля.
А если так, и правда голуби-
ный там льется свет, и нет
ему оков,– чего желать еще мо-
ей любимой, как не блаженных
этих берегов!

Не так ли ей (кто скажет
мне!) ответить?
Нет, робких слов – глухих не
уроню. Мне надо мысли эти пере-
метить и отложить в храниль-
ницу свою.
Она больна и страх ее объем-
лет, и слов моих невнятных
не поймет. Она в бреду и мне
уже не внемлет: глаза блестят,
пересыхает рот.
А мне – молчать, считать ее
мгновенья, сжимать в губах бес-
сильные слова и слушать бред
ужасного значенья привязанного
к жизни существа...

Вся трепетная белыми лучами,
глаза прозрачные, полусклоненный
лик...
Прекрасная! Над тихими поля-
ми к твоим ногам ночной ту-
ман приник.
Господь зажег зарей на небе ту-
чи и синий мрак на дно озер
пролил...
Твой взяли след заоблачные
кручи, последний луч твой плащ
озолотил.
С глазами черными, как чер-
ные брильянты, руками черными
они тебя вели – могучие и хитрые
гиганты от радостной и ласко-
вой земли.
Дрожащее, слабеющее тело
стальные руки тесно оплели;
стенанье камнем в пропасть по-
летело за грохотом сорвавшей-
ся земли..

Любимая! В моем случайном
храме и пустота, и свежесть, и
покой. Твой лик висит в чер-
вонно-черной раме; он освещен
в тени колонн зарей.
Сойди ко мне в блаженный
вечер бденья, где б ни была, что б
ни узнала там, пока полна
моя душа моленья и тленью
я еще не отдан сам.
Ты, примиренная, сойди ко мне
в долину, открой познавшие
святой покой глаза: пусть суе-
ту долины я покину, и путь ос-
ветят солнце и гроза.
Не увлекусь случайными путями,
не отклонюсь от найденных
путей, со сжатыми спокойными
губами сойду я в мир, безвест-
ный для людей.