Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Буонаротти, Бомарше, Сальери,
Уайльд и Сухово-Кобылин наш…
Кого из них презрению предашь,
Искать исторических поверий?

Кому раскроешь золотые двери,
Терпением вооруженный страж,
Иль взвалишь на кого вину пропаж,
Железную вину живой потери?

Своих любимых убивали все,
И выбиты на розовой росе
Следы убийцы в назиданье храбрым.

Кто в кубок друга – смертный порошок,
Кто бронзовым тяжелым канделябром –
Француженки фарфоровый висок.

В безумии времен глухом и плоском,
Когда не слышно музыки миров,
Мы выроем с тобой глубокий ров
И музу погребем с печальным лоском.

Уйдем с тобой в дремучий гул дубров,
В белесом пне, как в мраморе милосском,
Прислушиваться будем к отголоскам
Неистово промчавшихся ветров.

В часы ночей на звезды мы помножим
Тоску и склоним головы к подножьям
Окаменелых патриархов тьмы.

Уснем на камне, змеями изрытом,
В медвежьем сне с лесным архимандритом,
С мохнатым зверем подружимся мы.

Не розовым кудрявым пастухом,
Вздыхающим на липовой свирели
О невозвратном мае и апреле
В безмолвии глубоком и глухом.

Не вздыбленным угрюмым гордецом,
Скрестившим руки в сумрачном весельи,
С глазами перепуганной газели,
С голодным перекошенным лицом.

На красном дереве своей конторы
Священной и торжественной, в которой
Известны караваны всех пустынь,

Плантатором из пламенной Бразилии,
Владельцем тучным бронзовых рабынь
Вы пышного певца изобразили.

Я силу испытал эпитета веселый,
Я одиночество почуял бытия,
И ключ истории узнал внезапно я
В единственной ноге Игнатия Лойолы.

Козлиной челюстью Аттила вздыбил долы,
Трагическая мгла ложилась на поля,
И вежливый палач пред казнью короля
Позволил королю поправить бант и полы.

Низвергнутых корон веселый звездопад,
Веселье черное угаснувших лампад,
И скачет всадник по ристалищам Европы

С расщепленным мечом протянутой руки,
Она в стекло морей вонзит стальные стропы,
И нищие всплывут опять материки.

Я черный воздух ночи в поле пил,
Светил осенних огненная стая
Шумела надо мною, пролетая
В далекий край, где мчится знойный Нил.

Вихрь творчества мне душу леденил,
И полчищ звуков тьма текла густая
В меня, и я стоял, тьму тем сметая,
Как древний Леонид у Фермопил.

Я жадно строил песню золотую,
Искал средь елей кипарис и тую,
Топтал берез опавшие листы.

И я узнал великое молчанье,
И черное веселье пустоты,
И тучного Юпитера зиянье.

Шумят, шумят мятущиеся души
На костяках ветвящихся стволов,
И рты вопят, плоды перемолов,
И вихрь воспоминаний песню душит.

Уродливые яблони и груши,
И строфы стройные печальных слов…
О, умиранья мир, твой сад лилов
От времени, что красит всё и рушит.

Я чувствую, что череп спеет мой,
Что золотой космическою тьмой
Он крылья костяные нагружает,

И я пою немую песню глаз,
Бездействую на шумном урожае
И взором розовым пронзаю вас.

Согласен я, Иван Сергеич свет,
Что чужд российской бархатной долине
Рожденный средь зубчатых горных линий
Средневековый каменный сонет.

Но дух Италии с давнишних лет
Над нами распростер свой пламень синий.
Недаром итальянец Муссолини
Один из первых наш признал Совет.

И я теперь, в бездушном веке этом,
Когда, быть может, стыдно слыть поэтом,
Зажег четырнадцатисвечник вновь.

За то что ветер свищет озверелый
У нас в дому и тычет в нашу кровь
Твои, закат, готические стрелы.

Трепещет мир, дрожат земные твари,
Качается высокая трава,
И бродят в нас безумные слова,
Как в кораблях предчувствия аварий.

И человек, поющий на бульваре
От голода, – печальна и мертва,
Его неистовая голова
Рыдает, как старинный Страдиварий.

И мы трепещем трепетом светил,
Нас холод вдохновения скрутил
На перекрестках всех земных столетий,

Усеяли двугорбый мы Парнас,
В медлительной барахтаемся Лете,
Старинная тоска снедает нас.

Лишь камни серые доверили ему,
За то что он корабль громоздкий и крылатый,
Поднявший паруса, как бледные плакаты,
В раскрытый океан, в светящуюся тьму.

Он семьдесят ночей точил свою корму
О мускулы воды, о дышащие латы,
Пока его буксир сквозь узкий зев Ла-Платы
Не протащил, шипя в беспомощном дыму.

В порту Розарио расправил он брам-стеньги,
В Буэнос-Айресе меняли люди деньги
На женщин розовых, горячих, как зенит.

В обратный темный путь он тронулся без страха,
Груженный деревом смолистым, как магнит,
Для шкур отечества, зовущимся квебрахо.

Слова мои, вы голос мой возвысьте,
Рычите как в ночи колокола.
Да будет вашей славою светла
Земля, лозы курчавящая кисти.

Земля, сжигающая плоть дотла,
Чей дым плывет к тому, кто ненавистен,
Кто племена пасет в сияньи истин
С жестокостью железного жезла.

На жестких лаврах сердце опочило.
Оно молчит, но так молчит точило,
Где виноград казнен, так дремлет медь.

Пусть топчут палачи, мы пухнем пеной,
И бронзой зреет наш язык священный, –
Се в музыке дано нам разуметь.

Тяжка неповоротливая ступа
Алгебраических стихов твоих,
Рычит и хрюкает твой каждый стих,
А нам внимать, а не смеяться тупо.

Смеется тот, кто медленнее трупа
Умеет гнить прудами глаз пустых,
Моей стихии голос не затих,
Алмазный конь нас мчит на скрипке крупа.

Чернеют крылья звезд, и ночь темна,
Таинственна как сон, и чуть слышна
Ее планет неверная походка.

Тревоги полн бегущий в мраке свет,
Урчат лучи, Юпитер смотрит кротко, –
Я знаю всё, за то что я поэт.