Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Из тревоги современья
Я живой восторг беру,
Но веков забыть каменья
Не позволил я перу.

Я почти влюблен в антенну,
Как в нагой осенний куст…
Но спасибо также Тэну
За дешевый курс искусств.

Быть поэтом Энностроя
Я б легко, конечно, мог…
Но, божественная Троя,
Черт бы взял твой мертвый мох.

Тут еще какой-то Хаос
Мне хохочет и поет.
Я от песен задыхаюсь,
Гневом слов кривится рот.

Вам, потливые пииты,
Легкий гул моей хвалы.
Вы рубцами не покрыты,
Вы – послушные волы.

Пусть сияет, как рубины,
Рыжеватая вода.
Чтоб работали турбины,
Лейте воду, господа.

Я с рукой простертой,
Дьявол подо мной
Масти не мухортой,
Масти вороной.

Бронзовый упругий
Змей вокруг меня,
Блеск его кольчуги
Веселей огня.

Мы летим направо.
Месяц, как шалаш.
Плещет переправа,
Берег будет наш.

А кругом на скатах
У ночной реки
На коньках пегатых
Скачут пареньки.

Уши их, как свечи,
Да глаза темны,
Бедностью овечьей
Пахнут зипуны.

Заезжают влево,
Мутно и темно.
Водяная дева
Тянет их на дно.

Селиван искал крамолу.
Говорил он молодцам:
Этот – много в нем помолу,
Запируем, братцы, там.

И пошел вскрывать он зерна
Наших злаков золотых,
Стал уписывать позорно
По кускам широкий стих.

Развернул один акростих,
Даже вскрикнул: вот она, –
Имена святых… От злости
Хохотал на имена.

Опустил главу он тихо,
И решил он мудро тут:
Знать, жена его – купчиха,
Если так ее зовут.

Не Кипарисов, некий Мхов
Не похвалил моих стихов.
Не вижу в этом я плохого,
Но жаль, что обессмертил Мхова.

Вы, жаждущие огненные боги,
Я пышные вам жертвы приносил.
За бычий тук, за темный хмель точил
Я мук просил и творческой тревоги.

Земные каменистые дороги
Ногами взрыл я, не жалея сил,
Твои я крылья жадно изучил,
Молчаньем тучный вечер белорогий.

И я узрел растений тихий рост,
И я услышал трепет сочных звезд,
Падением пронзающих пространство,

И в буре улыбающийся рок
Стряхнул свое роскошное убранство
Дрожащей сетью жестких этих строк.

Что вам, ни холодно и ни тепло вам,
Не отзоветесь, сколько ни зови.
Треножник наш в дымящейся крови,
В колоннах тьмы, в аду огнеголовом.

Внезапной радугой в саду лиловом
У вас не вспыхивают соловьи,
Без музыки, без жизни, без любви
У вас работа мертвая над словом.

А мы поем свободно, как судьба,
И песнь не пахнет запахом раба,
И ветер наш тяжел, как вздох Сибиллы.

Ты будь, как шепот, наша песнь, тиха,
Ты спелой теплотою изобилуй,
Спадающее золото стиха.

Вы, слитки золота, похожие на гробы,
Где счастье заживо людьми погребено,
Вы в склепах королей хохочете давно
Беззвучным хохотом своей высокой пробы.

Из элеваторов хрустящее зерно
Переливается в плавучие утробы,
И пыжится в морях зловещий горб Европы
Еще готической, мечтающей темно.

О нищий материк, брат исхудалый меньший,
Где мытари твои, где эти иберменши, –
Так кличет Азия, толстушка хоть куда.

Пусть в порох перетрут презренье и унынье,
Иль ницшеанствуют они еще поныне
В веселый этот век, когда поет беда…

Сигары крепкие курили дипломаты,
Оливковой скулой японский цвел барон,
Фарфоровый Версаль сиял со всех сторон,
И хищный Клемансо раскрыл свой зев косматый.

Исклеванный орел Германии помятой
Фамильный замок свой с десятками корон
Едва отстаивал, а где-то сотворен
Дикарский был обряд, и плавал дым лохматый.

Огромная страна с врагами у ворот,
Раскольничий, крутой, мучительный народ…
Чернела кровь детей, и женщины рыдали.

Европа рваная нас оградила рвом.
Нам показали вы обратный лик медали,
Которая блестит на френче гробовом.

Быть низким данником, к ногам жестоким века
Нести, как все кругом, непрошеную дань, –
Нет, не таков удел прешедшего за грань
Времен, воюющих во имя человека.

Я вижу мирных вас, омытых кровью бань,
Опять в сандалиях, как в век Мельхиседека,
Без грохота машин, лишь блещет лаком дека,
Поет Бетховена не женщина, а лань.

В тени танцующей играют в солнце дети,
И львята желтые на розовом паркете
Лишь зайцев солнечных пытаются поймать,

И к чистым небесам, где звезды и планеты,
Ресницы длинных глаз, как музыка, воздеты,
И тихо, как луна, качает люльку мать.

С палитрой жирною, мешая кистью зелье,
Художник медленно меня атаковал,
В молчанье крепкое мой лик он заковал
И в руки мне вложил усталость и безделье.

Терпел я долго так, но на второй неделе
Мой череп загудел, как бронзовый кимвал,
И вдохновения нахмурившийся шквал
Меня сразил, и я упал на самом деле.

Когда очнулся я, увидел на холсте
Я строгие черты в угрюмой красоте,
Как те, что ведали Рибейра и да-Винчи.

И я б хотел навек шуметь средь их теней,
Как Новый Свет шумит о том удачном свинче,
Которым уложил Джемпсея Джон Тэнней.

Ее неулыбающийся лик
Немой как рок, как рок неодолимый
Искал он в пыльных переулках Лимы
В улыбках перуанских майолик.

На острове далеком Доминик
Он умер, пилигрим неисправимый,
Но плакали на небе херувимы,
Когда под небом свежий холм возник.

Над ним воздвигнут идол деревянный
С блаженною улыбкою нирваны,
Веселый Будда в радуге легенд,

Деревья манго в темном аромате.
Его недавно стали звать Гоген,
Давно ее зовут Вайраумати.