Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

В тиарах каменных готической Тулузы,
В распятых радугах старинного стекла,
В парче полуденной почила полумгла, –
То блеск Флоренции, что вывезли французы.

Мечом и пламенем скрепляли с нею узы
Франциски грозные, в ее колокола
Вливали музыку, и кровь, как звук, текла,
И точно статуи молчали в мире музы.

В полях Ломбардии под небом голубым
На лапы задние вставал косматый дым,
Скакали широко диковинные кони,

Пока Вероккио не выковал земле
Непобедимого, сидящего в седле
Завоевателя бессмертья Коллеони.

Зелеными верхушками горя,
Кремлевских башен дремлют кипарисы.
Их каменные корни роют крысы, –
То мускулы последнего царя.

Еще его прапрадед белобрысый
Лопухиной перчатку грыз не зря
И пал, хрипя, а глубже там заря
Кровавая да смуглый лик Бориса.

Воздвигнут мавзолей у стенки той,
Откуда Грозный в ризе золотой
Храм озирал, и правил царедворец.

Пустынный пьедестал невдалеке,
Где с бронзовой державою в руке
Сидел восьмипудовый миротворец.

Безумец, бьющий в медный барабан,
Охотится за музыкой мохнатой.
Ревут моря, в морях скрипят канаты,
И молниями парус осиян.

Судьба певцов – судьба островитян,
Укрывшихся от мира, как пираты.
Зеленым блеском волн они объяты,
У них веселый взгляд и легкий стан.

Безмолвствуют вода, земля и небо,
А нам не жить без песенного хлеба,
Кричать дано в удел певцу, кричать,

И грабя корабли земных столетий
На всё свою накладывать печать,
Упорные свои повысить плети.

Я чувствую, что солнце – это мрак,
Оскаливший в пространство мировое
Свой желтый зев, я слышу в яром вое
Великую хвалу планетных врак.

Я прокурор планет, я лютый враг
Ничтожества, гниющего в покое, –
И у меня на звание такое
Мандат потребовал один дурак.

Что делать нам, – сомнительная дата
И почерк тож у нашего мандата.
Запомни же, бездушная душа,

Что в царстве вольном музыки и слова
Мы, воздухом возвышенным дыша,
Приветствуем высоко Хлестакова.

Мир, помнящий предательство времен,
С печальным пеплом их убравший урны
В музеи хмурые... О, мир культурный,
Ты памятью поэтов заклеймен.

Виргилий розовый, чей взор умен
От странствия. Гомер слепой, лазурный.
Эсхил багряный, топчущий котурны,
И черный Дант, на зареве имен.

В который раз окутывает сера
Наш древний дух. Колючей шерстью Люцифера
Хрустят в ушах бегущие часы.

Из ада дряхлого тебе нас вывесть, –
Повязка, меч, неверные весы,
Разящая слепая справедливость.

Презренный изм*, тоски твоей истоки
Граничат, может быть, с моей тоской,
Но я теку струею колдовской,
Я сам ваяю океан жестокий.

Текущему плащу я дал покой.
Я всех вас воплощу в широком токе.
Запрёте запад – вспыхну на востоке
И юг и север охвачу рукой.

И вы меня ничуть не устыдите,
Что я молюсь всё той же Афродите.
Моя молитва, как огонь, чиста.

Родства ищите, дедов обличайте, –
Мы всё равно в последний век Христа
Не верим в непорочное зачатье.

Выращивает мир стальные дыни,
Их в кованные ящики кладут.
А я вздвигаю розовый редут,
Хочу Олимпа отстоять твердыни.

Обломки мрамора давно в уныньи
Лежат разбросанные там и тут,
Безрукие, безногие, раздут
Живот их каменный да губы сини.

Богини милые, как жить без вас,
Без ваших выпуклых огромных глаз…
Опять над миром град, летят осколки,

Стальные дыни рвутся, слышен хруст
Коробок мозга, дым горбится колкий,
И мир, как колокол, певуч и пуст.

Венчанье было с грубой простотой,
Я не склонялся нежно на плечо Вам,
Епископ в облачении парчовом
Не подымал свой посох золотой.

Нам ветер пел простой акафист свой,
Нас бор благословлял дремучим словом,
Да желтый месяц в рубище лиловом
Один стоял над нашей головой.

Так чудно начали мы жизнь большую,
Живую музу одевать я стал
В шелка шуршащие, в литой металл.

Я плыл от поцелуя к поцелую,
Детей родил, но мир, как прежде, мал, –
Я мир другой творю, стихом бушую.

Веселые, как нож золоторотца,
Пролейтесь, обнаженные слова.
Плыви, как ветер, светлая молва,
Я с жаждой славы не хочу бороться.

О, человечек бедный, чуть жива
Душа, дрожишь, как тридцать три уродца,
Ты схвачен мной, на голове короца
И казни злой на шее кружева.

На свой костер, на ложе золотое
Я положу тебя… Магистры стоя
И молча выслушают речь мою.

А нежным доннам, что не могут пыток
Без слез смотреть, привыкшим жить в раю, –
Я предложу им прохладительный напиток.

Не демон сгорбленный, – морозный змий
Разросся весело в глухом эдеме.
Он первой той, что в льдистой диадеме
Паслась незнания, сказал: возьми.

Потом губами теплыми, как темя
Младенца той прославленной земли,
Он выбрал человека меж людьми, –
Как яблоко между ветвями теми…

Крепися, дух мой, радостью слепой,
Немою музыкой себя воспой,
Безмолвного грядущего гадатель.

Люблю тебя, кривая жизнь моя,
Где женщина интимна, как змея,
А лучший друг любезен, как предатель.

Без лишних украшений строят дом.
Стекло, железо, камень, – вот святое
Семейство архитектора, их трое
Жестоких, твердых, режущих бедром.

Засмейтесь, окна, распятым стеклом
В дыму заката, в розовом настое
Гнилого солнца тело золотое
Качайте весело, как челн веслом.

На дыбе вечера кирпично-алой
Растянута в прямую пользы малой
Великая кривая – красота.

Но мы поем, по-прежнему ликуя,
Когда нас распинают без креста
И подло предают без поцелуя.