Галина Цурикова - Тициан Табидзе: жизнь и поэзия

Судьбой замучен, братьями гоним,
Неверных мыслей жаром обуян,
Природа-мать! Стремлюсь я, нелюдим,
К тебе, спаси меня от тяжких ран.

Земных страданий вынести не смог,
Лишь тихий край мне снится, сельский дом,
И с человеком лживым, видит Бог,
Не смог сойтись, безбожником, рабом.

Люблю твою извечную красу,
Залог бессмертья нам мерцает в ней,
С тобой какой обиды не снесу,
Какого груза горя и скорбей?

Жизнь — это боль, мир — это суета,
До роковой преследуют черты.
Но облегченьем мысль мне будет та,
Что и моей могилой будешь ты.

Трепещи, Валтасар, сметено твое царство, —
           Трепещи, Валтасар, трепещи!
Уже смерть рассчитала последний удар свой,
           Скоро сгинешь ты в черной ночи.

Да, бедняга, по грубым, по скользким ступеням
           Ты спускаешься в смертную тьму.
Нет пощады ни пиршествам, ни песнопеньям,
           Ни гостям, ни тебе самому.

Ибо участь твоя — это кара Господня,
           Приговор рокового суда.
И твой пепел, что ветром рыдающим поднят,
           Завтра сгинет и он без следа…

Ошибаешься — думаешь, горе утопишь
           В винных кубках, пока рассвело?
Ошибаешься — думаешь, время торопишь, —
           Ан последнее время пришло!

Трепещи, Валтасар! То не факелы пира,
           То врывается Кир в Вавилон.
То не кравчие пира, а воины Кира
           Притаились у грешных колонн.

С чего мне петь? Пусть тот поет беспечно,
Кому удача светлая близка;
А я не знаю радостей покоя,
Меня снедает черная тоска.

По небу растекается унынье,
И сон окутал дальних гор гранит,
И, завернувшись в простыню печали,
Ручей в ущелье, жалуясь, скорбит.

Спит мир вокруг, окутанный туманом,
Он ночи плотный полог развернул,
И пробудились мертвецы в могилах,
И рыщет, бьет тревогу Вельзевул.

Уничтоженьем угрожает миру
С улыбкой дерзкой повелитель зла;
Зачем Парнас покинула, о Муза,
Зачем от небожителей ушла?

Порвались струны, лира онемела,
Ей рабство петь — вовеки не суметь!
И тщетно Музе улыбаться миру,
Когда овладевает миром смерть.

Вечно печальная, похоронив
Веру, забыться душа не способна;
Демон, с улыбкой ее подхватив,
К пропасти с нею торопится злобно.

Сумрачный Демон, лети в темноту,
Молнией ночь рассекай беспрестанной,
Гавань душа бы хотела в аду
Встретить, приют обрести долгожданный.

Пусть обманусь, как бывало не раз,
Пусть еще раз я обман обнаружу!
Дорог ли мир, унижающий нас?
Воспоминанье терзает мне душу.

Милая мне изменяет… Тоской
Весь я опутан, как мелкою сетью,
Матушка плачет… А я, Боже мой,
Как я взывал к Твоему милосердью!

Демон, лети! За тобой, без дорог,
Путь я проделаю темный, далекий!
Небытия где-то есть уголок,
Вот он, мой рай… Мой Эдем одинокий.

Воцарилась тоска на ночлег,
Спит вселенная, тих ее сон,
В черный траур оделся Казбек,
Заслонивший собой небосклон.
Ах, никто не услышит мой плач,
Не разделит со мной моих бед,
Сердце глохнет среди неудач,
Одинок я, мне отдыха нет.
О, Всевышний! Как долго, скажи,
Бесприютным мне странником быть?
Нет отрады ни в чем для души,
Крестных мук мне своих не избыть.
Друга верного нет у меня,
По следам моим ходит печаль,
Веры нет, ни звезды, ни огня,
Убран свет в непроглядную даль.
Просит мира душа… Мировой
Скорбью полнится, нет, не вполне
Мертв, с дороги взываю, живой,
Позаботься, молю, обо мне!

Зашла луна… Затем затмились звезды,
Оделась в траур горная страна,
Темно кругом… Душа скорбит, темна,
Умолкла лира, — порвана струна.
Безмолвие царит, терзая душу,
Как будто кто-то черный натянул
Платок на все, на воды и на сушу,
В аду безмолвно замер Вельзевул.
Высокая застыла ель под гнетом
Печальных дум, что тяжко давят ей
На плечи-ветви, нет над небосводом
Полуночным темней ее, мрачней.
Кура угрюмой кажется и сирой,
В ее рыданье слышится «прощай»,
Оплакивает «Картлосову лиру
Разбитую» — забытый Богом край.
Пора ночная — время скорби жгучей,
Когда поэт на мир глядит в слезах.
И как таится влага в темной туче,
Так скорбь всю ночь стоит в его глазах.

Люблю я ночи тихое раздумье,
Тень облаков, укрывшую луну,
Когда один чуть слышно плачет ветер,
А все вокруг одето в тишину.

И соловей поник над гиацинтом,
И скорбь его разносится вокруг,
И ветерок сроднился с колыбельной,
В ночи лелея увлажненный луг.

А ель, ссутулясь, пожелтев в печали,
Негромко плачет в чуткой тишине,
Скорбя о нескончаемом сиротстве
И жалуясь небесной вышине.

Тогда я песню слышу над долиной,
Печальную, как отзвуки дождя,
И лира тоже вторит непогоде,
Бессильными слезами исходя.

…Я не познал величия и славы,
Один лишь плач — мой горестный удел,
Одна печаль на долю мне досталась,
И от нее уйти я не сумел.

Я прикоснулся к чонгури и замер.
Это движенье струна повторила.
Плачет чонгури твоими слезами —
Так заколдована бедная лира.

Где ты, любимая? Жизнь моя, где ты?
Если и впрямь ты меня позабыла,
Знай, что я умер, что не жил на свете,
Ибо забвение — это могила.

Как одиноко в пустынном молчанье
В черных ущельях мой стон пропадает.
Сердце мое — лишь гнездо для печали,
Тронешь крылом — и чонгури рыдает.

Сколько слепящего света в природе,
Вспыхнут ликующе звездные знаки,
Встанет, сияя, луна в небосводе,
Только глаза мои тонут во мраке.

Мертвое сердце, оно еще бьется,
Все на тебя, на любовь уповая.
Стону чонгури еще отзовется
Дальнее эхо родимого края.

Мир, возведенный в муке и тоске,
Непрочен, как песчаный дом у моря.
Я рад бы строить замки на песке,
Удерживает лишь соседство горя.

Всему положен на земле предел.
Вот и мечта, как бабочка, сгорела.
Мне помнится, я счастия хотел…
Но счастие меня не захотело.

Я видел — словно бесконечный сад,
Страна моя свое встречала лето.
Пренебрежением своих же чад
Она была наказана за это.

И вот над ней сгустились холода.
И в белый траур облачились горы.
В Риони ропщет подо льдом вода:
Но кто из нас поймет ее укоры.

Любовь моя! Ведь ты была со мной!
С тех самых пор, как счет веду лишеньям,
Уже утраты не страшусь иной:
Мне только слезы стали утешеньем.

Я погружаюсь в них, как в водопад.
Я забываюсь в этой жгучей пытке.
Судьба моя, благодарю, я рад:
Ты даже муки даришь мне в избытке.