Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Черепной улыбкой осклабясь,
Он прощенья просил у всех
За причуды свои, за слабость,
За рыданье, за жуткий смех.

Проявили к нему сердечность,
Несмотря на ее тщету,
И одну оставили вечность
На текущем его счету.

Это столько раз повторялось,
Сколько падало с неба звезд.
Иссякали нежность и ярость,
Стихла буря смеха и слез.

И тогда — в тумане болотном,
Бесприютен и одинок,
Он, казавшийся вам бесплотным,
Камнем стал — с головы до ног.

Мне странно говорить о том,
Что не написан целый том,
Что заморожен целый дом,
Что я твоим судим судом.

Мне жутко будущего ждать,
И бледным призраком блуждать,
И в будущем предугадать
Несбыточную благодать.

Но выбор слишком невелик,
Он и двусмыслен и двулик.
Бросает лампа на пол блик
Предосудительных улик.

Стихи даются мне легко,
Но не взлетают высоко.
А ты живешь недалеко
Под именем МАНОН ЛЕСКО.

Вот и явился я в твой дом,
Пусть не в родной, зато в последний, —
Старик восьмидесятилетний.
Не осужден ничьим судом.
Всё ясно! Я на всё готов.
Пусть безнадежно и жестоко
Бьет насмерть напряженье тока
От оголенных проводов.

Нет, совсем о другом! Горячей,
Чем когда-либо раньше. Ты снова
Прожила не моей и ничьей,—
Вот и найдено нужное слово!
Шесть по-разному прожитых лет,
Но была в них и сладость и горечь,
И остался печатный их след,
Вот как действовал
                            Павел Григорьич!

Но если даже ты права,
То я правей раз во сто!
Всё остальное — трын-трава.
Ей-богу, это просто.
Я верю выдумке такой
Пока еще не умер,
Пока ликует непокой,
Пока диктует ЮМОР.

Мы знаем праздники, которых
В аду и в небе не забыть.
Да, самое большое — быть
В другом прохожем, в песне,
                                      в спорах
И в той, кого нельзя добыть.

Да, самое большое — помнить
И видеть яростию глаз
Всё, что открыто напоказ,
Что не коснется этих комнат
Трезвоном бесполезных фраз.

Что всё прелестно и нелепо.
Что всё влечет издалека —
И золотая горсть песка,
И вальс в отчаянье вертепа,
И беспричинная тоска…

Дикий ветер воет в скалах,
Сердце мечется в груди.
Где враги? Я так искал их,
Знал, что подвиг впереди.

Я дорогу начинаю.
Надо мной гремит гроза.
Вся вселенная ночная
Жадно смотрит мне в глаза.

Жёсток панцирь опаленный.
Меч иззубрен, но остер.
А в груди, в груди влюбленной
Разгорается костер.

Пред лицом великих странствий
И нечаянных побед
В тыщелетнем постоянстве
Я даю тебе обет.

Пусть останусь вечно молод,
Лишь избранницу любя.
В смертный час, клинком заколот,
Встречу смерть ради тебя.

Мимо, мимо проноситесь,
Скалы, реки, города,
Бурной жизнью не насытясь,
Я не сгину никогда.

Одна звезда в полночном небе,
        Одна звезда горит.
Какой мне выпал странный жребий,
        Звезда не говорит.

То звон мечей, то лепетанье
        Поющих где-то струн,
Ночь зачарована, и в тайне
        Хранит ее колдун.

Ночь зачарованная дремлет,
        Загадками полна.
Но этой смутной песне внемлет
        На всей земле — одна.

Сердце мое принадлежит любимой.
Верен одной я непоколебимо.

Есть у меня колечко с амулетом:
Дымный топаз играет странным цветом.

К милой приду и посмотрю ей в очи:
«Слушай меня, не бойся этой ночи!

Слушай меня! Огонь любовный жарок,
Я амулет принес тебе в подарок».

Если она принять его захочет,
Дымный топаз нам счастье напророчит.

Если она в ответ смеяться будет,
Верный кинжал за всё про всё рассудит!

Я не песню пропел, не балладу сложил,
             Отыскал я прямую дорогу,
Но желанной награды я не заслужил
             И не заворожил недотрогу.

Время шло. Зазнобила седая зима.
             Зачастили короткие встречи.
И она меня часто сводила с ума,
             Но о будущем не было речи.

Но росла моя жажда. И ранней весной
             На окраине где-то московской,
Может, на поле чистом иль в чаще лесной,
             Повстречался я с гостьей таковской.

Ее облик менялся в далеком пути,
             И на Балтике в сумрачной сини
Ей хотелось по гальке горячей пройти
             До Купавны ногами босыми.

Да, я завтра увижу ее. Только нет
             С вологодской девчонкою сладу.
Не услышал я зова далеких планет,
             А сложил напоследок балладу.

Где ж оно, железное кольцо?
Там, где смерть Кощея в океане.
Я глядел всем девушкам в лицо,—
Чем старее был, тем окаянней.

Где ж они — «бессонница, восторг,
Безнадежность», данные Мариной?
Угодил я в старость, как в острог,
Иль сгорел в горячке малярийной.

В лотерее вытянул билет
Выигрышный — да делиться не с кем.
Миновало пять десятков лет
Ветром резким над проспектом Невским.

День мой беден, вечер мой убог,
Ночи непролазны, как болота.
Не художник, не силен, не бог
И не дуб — а только пень-колода.

Дышу — и там и тут — и в бурном
Отчаянье. Курю. Пишу —
Стихи о торжестве мишурном,
В котором плачу и дышу.

Дышу, разламывая воздух,
Как будто мир — большой вертеп,
Как будто мир в падучих звездах
Сам обессилел и ослеп.

Дышу. Сгорают макрокосмы,
И гибнут на ветру костры.
И разметались рядом космы
Ничьей заоблачной сестры.

Что это — слава колоколен?
Или моя глухая кровь?
Я снова молодостью болен
Неизлечимо — как любовь.

Театры, города, солдаты,
Девические имена
Вмешались в ямб чудаковатый,
В мартиролог ночного сна…

Но каждый сон продлится в мире
Не более пяти минут.
И этой многоверстной шири
Другие люди не поймут.

Я, ненавидящий, влюбленный,
Зачатый в полночь человек,
Вступая в хор многомильонный,
Дышу. В последний раз. Навек.