Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Возникает, колеблется, с воплем проносится мимо.
Если просишь: останься! — то всё потерял впопыхах.
То, что было когда-то обещано, — ветром гонимо.
И любимая женщина не уместилась в стихах,
Утверждают, что время — глубокий колодец свободы,
Что в глубоких колодцах вода холодна и черна.
Пусть проносятся годы и плещут подземные воды,
Я бадью опускаю до самого черного дна.

Ты помнишь? — скрещались под сабельный стук
Червонные звери геральдики древней.
Мы вышли из башни. Огонь, догорев в ней,
Зализывал спешно оконный уступ,
Метался под ветром…

И мы понеслись по некошеным рвам,
Нас вихорь от грешной земли оторвал.
И вот уже в тучах погоня лихая.
И корчится чертополох, полыхая,

Всё спуталось. Башня. Очаг непотухший…
Оленьи рога и косматые туши
Кабанов… и кубки… и в кубках вино…
О милая, как это было давно!

И вправду ли было? Подробности быта
Одни остаются, а сущность забыта.
Нам незачем сниться друг другу и спать,
Когда рассветает опять…

Теперь мы узнаем, чем кончится сон!
Был рвами когда-то пожар обнесен.
Что тлело в стропилах, шатало, знобило,
Что снилось тебе — это всё-таки было!

И снова я молод, безвестен, один
И корчусь обугленным чертополохом.
Стать комьями глины — и это неплохо!
Стать пеплом… А все-таки мы победим.

Поэзия делает дело свое
И в тщетной погоне за прошлым рожает
Всё то, что грядущее воображает:
Так господу богу она подражает,
И только за это мы верим в нее!

Разберемся же в черновиках и цитатах:
Что оставить, что сжечь, а чего не прочесть?
В чем единственный и драгоценный остаток?
Ветер. Юность. Печаль… Это все-таки есть!

Всё, что пахнет скандалом и ветром и льется
Через край, не заботясь о низкой цене,
Что поется без нот и без спросу дается,
Это все-таки прочно останется мне.

Это все-таки есть! По московским бульварам,
Где прикинулась листьями ржавая жесть,
Я пойду за своим небывалым товаром,
Я найду мою тень. Она все-таки есть.

Разбудила музыка, вломилась,
          Всё пространство заняла,
Мне явила божескую милость,
          С жесткой койки подняла.

Музыкой разбуженный на горе,
          Взял рубаху и штаны,
Умывался в грязном коридоре
          Под присмотром тишины.

Вот в промозглом утреннем тумане
          Закричало воронье:
Привлекало хищное вниманье
          Шествие на казнь мое…

С той минуты празднуются ночи.
          Жизнь во все рога трубит.
Праздные и праведные очи
          Вылезают из орбит.

А вокруг клубятся, рвутся тучи,
          Небо молнии секут.
Призрак мой, уродливо растущий,
          Весь изодран, как лоскут.

Ни ушей, ни глаз — одни пробелы,
          Ни души — лишь пустота.
Очерк стертый, облик оробелый…
          Только суть его чиста.

Он глядит, глядит, глядит оттуда,
          Словно бы сквозь стекла линз —
В это нескончаемое чудо,
          В нескончаемую жизнь.

«Пора смириться, сэр!» —
Приснилось Блоку ночью.
Но волк не сэр. Он сер:
Вот его шерсти клочья.

Какой же в этом толк,
Что не в овечьей шкуре
Обыкновенный волк
Слегка набедокурил?

Какой же в том расчет,
Что волка-ветерана
Красавица влечет
И в сердце волчьем рана?

Года бегут, скользят…
Волк смерти не сдается.
Красавица смеется.
Как триста лет назад…

Без шуток, без шубы, да и без гроша
Глухая, немая осталась душа.

Моя или чья-то, пустырь или сад,
Душа остается и смотрит назад.

А там — кладовая ненужных вещей.
Там запах весны пробивается в щель.

Я вместе с душой остаюсь в кладовой,
Весь в дырах и пятнах — а все-таки твой,

И все-таки ты, моя ранняя тень,
Не сказка, не выдумка в пасмурный день.

Наверно, три жизни на то загубя,
Я буду таким, как любил я тебя.

Жилье твое остужено.
Жена твоя покойница
Была любимой суженой —
И вот былинкой клонится,

И спит в подводном Китеже,
Спит, запертая в тереме.
А ты сиротство выдержи,
Коли богат потерями.

Ничто, ничто не сдвинуто,
Всё прочно закольцовано.
А если сердце вынуто —
Заснет в конце концов оно.

Забудь свое случайное.
Застынь в метели режущей
И настежь дверь в отчаянье —
В последнее прибежище.

Нет, русла я не изменил
И не искал тропы окольной,
Но с отрочества, с парты школьной
Расту разливами, как Нил.

Не так разливы широки,
Чтоб можно было заблудиться.
И даже мутная водица
Не замутит моей строки.

А что касается камней,
То сколько бы ни натаскал их,
Я не забыл о мощных скалах,
Склонявших головы ко мне.

Ну что же! И пускай не доживу.
Суть не во мне. Зато мой внук — дитя —
Немыслимую эту синеву
Всю пролетит насквозь, почти шутя.

Смеясь, дымя пахучим табаком,
Он кончит то, что мне не довелось.
И вдруг подступит к горлу трудный ком
Каких-то там невыплаканных слез.

О чем, бог весть. О связи между ним
И прошлыми веками. О лучах
Космических, которыми храним
От тяготенья памяти смельчак.

Сплетется сам собою в знойный день
Вокруг кудрей мальчишеских венок.
И я вернусь и лягу, словно тень,
Неслышимый, у этих милых ног.

Ненастный вечер. Свет, горящий вполнакала,
Плохой табак, а от него туман в мозгу.
Душа, чего ты жаждала, о чем алкала?
Молчи о том, старуха! Слышишь?
                                                          Ни гу-гу!

Усни, душа, укройся одеялом
                                                     ватным.
Моих безумных писем не прочтешь.
Я труд люблю: на стол наколот чистый ватман,
Да весь насквозь дождями вымочен
                                                                чертеж.

Баллоны с жидким кислородом
                                                         на ущербе.
Молчит архангел, отменивший
                                                   Страшный суд.
Лишь корни русских слов роятся
                                                           будто черви,
Немые, грудь земли-кормилицы сосут.