Борис Верховцев - Норматив

Мне бы крылья да сбросить балласт,
Чтобы выше голов и орлов,
Там, где буду на что-то горазд,
Там, где нету ни звуков, ни слов.

Отдохнуть от наскучивших дел,
Окунуться в тот перистый дым,
Где неведом желаний предел,
И не грех появляться хмельным.

Мне бы крылья да сбросить балласт,
Чтобы ввысь и вокруг — никого…
Жаль, что этого сделать не даст
Мне родная моя ПВО.

Вы думаете, счастье стоит дорого?
А я пришёл к тому, что поступенно я
От мишуры бессмысленного вороха
Сумел отфильтровать первостепенное.

Я радуюсь, на небо глядя звёздное,
Что находясь тут временно, практически,
Не впал я в состоянье коматозное,
И не изведал криз гипертонический.

Знакомые всё шутят, забавляются:
«Погодь, придавит, нечего куражиться»
Молчите! Этим счастье отравляется
И вовсе невозможным сразу кажется.

И оглушённый выпадами резкими
Счастливым быть хочу недальновидно я,
Забыв, что и ко мне, гремя железками
Прикатится коляска инвалидная…

В моём молчаньи — холод и тоска
В обёртке пустоты необычайной,
Когда-то полноводная река
Стекает нынче в час по ложке чайной.

Мне надоел словесный балаган:
Одним полуштрихом, полунамёком
Я делаю людей из обезьян,
Что, правда, им потом выходит боком.

Плетёт бродяга-остеохондроз
Мне что-то наподобие букета
Из грязных лир и пластиковых роз,
И прочей атрибутики поэта.

И радуется вредное нутро,
Что мой пирог другими не надкушен,
Молчанье — золото, а слово — серебро…
А к золоту я с детства равнодушен.

Прогноз киношный был неточен:
Москва уже который год
Как верит в слёзы, даже очень —
Тут просто надо знать подход.

Ей безразлично кто смеётся,
А кто реветь пришёл навзрыд:
Плати лавэ и всё срастётся,
Она поверит и простит.

Вчера раздетый и разутый,
Достигнешь враз любых высот,
Когда за каждую слезу ты
Отвалишь баксов по пятьсот.

Тише, не орите! Детвору — в кровати!
Кошку спрячьте в погреб — топает некстати,
Нынче прилетела муза в дом поэта…
Сигарета, кофе. Кофе, сигарета…

Форточку откройте, пусть свободно дышит,
Ветер на затылке волосы колышет,
Может, для балета пишет он либретто…
Кофе, сигарета. Кофе, сигарета…

Муза сядет скромно на оконной раме,
Проследит, подправит, хлопая крылами,
Если тот схалтурит, даст слабинку где-то…
Сигарета, кофе. Кофе, сигарета…

Каждому от музы гонорар положен,
Но сказала муза: «Этот безнадёжен…»
Выпорхнула, сволочь, подмигнув игриво…
Водка, пиво, водка. Пиво, водка, пиво…

Стыдно, товарищи! Стыдно и грустно!
Этого факта нельзя не признать:
Так глубоко мы загнали искусство,
Как никому не под силу загнать.

Напрочь утратив свой вектор нормали,
Плачет, несчастное, в вони клоак…
Значит, мы где-то его проморгали,
Значит, мы сделали что-то не так!

Мы ль, покорившие горы и реки,
Космос прорвавшие смелым юнцом,
Эти убогие пишем саунд-треки
К фильмам убогим с убогим концом?

Мы ль, обладатели водопровода,
Лихо напялив костюм от кутюр,
Грязь выдаём за культуру народа,
Бывшего раньше мерилом культур?

Как же, позвольте, искусан клопами,
С язвой, с подагрой, с цингой, в нищете,
Через столетья общается с нами
Вечный творец на бесценном холсте?

Как композитор без студий и пульта,
Мордой в ток-шоу не торгуя с утра
И не считаясь объектом для культа,
Хит за хитом выдавал на гора?

Сочные груди — гаранты успеха,
Шутка недели — об дерево лбом,
Чудо бесполое в ворохе меха
Стало практически русским гербом.

Зная, что людям приятно и это,
В них планомерно вливается кал,
Глазки сощурив под видом эстета
Мы кривизну восхваляем зеркал.

Рвётся из горла пустое «доколе?!»
Только вот с ними ль о том говорить?
Ладно, дождёмся прихода неволи —
Видно, в неволе им проще творить.

Снимали фильм. Простая сценка:
Героя вдруг хватил удар.
В ролях, естественно, Куценко
Бежит в заброшенный ангар.

Актёру эдакой фактуры
Несложно в кадре умереть:
У них в училищах культуры
Такое — тьфу и растереть.

Да не заладилось чего-то:
Бедняга падал кое-как,
Не то виной была суббота,
Не то продувший всем «Спартак».

Помреж орёт: «Не верю! Лажа!
Поймите, милый, плоть мертва!
Ещё раз! Меньше эпатажа!
Добавьте каплю мастерства!»

Актёр устал, бледнеют щёки,
Блестит на лбу холодный пот,
А ведь не сдашь картину в сроки —
Продюсер голову сорвёт.

С трудом поднялся, рухнул снова,
А тот опять давай орать:
«Не убедительно! Хреново!
Вас не учили умирать!?»

Весь пол в крови… бинты и вата…
Шестнадцать дублей напролёт…!
Помреж кричит: «Вставайте, снято»
А парень больше не встаёт…

Загнали парня, идиоты,
Напомнив людям заодно,
Что нет опаснее работы
Актёра русского кино.

Может это для кого-то и бред,
Для меня же — словно в сердце клинок…
Не сердитесь, дорогой мой Альфред,
Видит небо, я старался как мог.

Я приматывал к аноду катод,
Суть исследуя заряженных тел,
Но эффект был почему-то не тот,
Не совсем такой, как я бы хотел.

Крыша школы провалилась в подвал,
Вся округа прибегала смотреть —
В чашке Петри я тогда нагревал,
То, что, в принципе, не следует греть.

Физиолог из меня не ахти,
Хоть и был такой научный грешок:
Я, котёнка раздавив на пути,
Изучал его строенье кишок.

Идеалы мне претили всегда,
Потому в литературной среде
Не оставил я большого следа
И морально разлагался везде.

Я ослабил наш армейский актив,
Умереть в расцвете сил — не по мне,
Военкому в СКВ заплатив,
Избежал я срочной службы в Чечне.

Если правда, что ученье есть свет —
Я охотно уступлю без нытья:
Пусть сгребают Ваши деньги, Альфред,
Те, кто более достоин, чем я.

Раскурочена гармошка —
Активисты из ЧеКа
Поработали немножко,
Поучили мужика.

Чтоб была ему наука,
Чтоб и сердцу, и уму,
Но мужик , такая сука,
Привыкает ко всему.

То берёзка, то рябина,
То помойка, то кювет,
Здравствуй, дикая равнина!
Здравствуй, волчий мой билет!

Всем от крысы до министра
Тут привольно и легко:
Наше счастье — Божья искра,
Ваше счастье — душ Шарко.

Нету краше нашей Раши,
Ветры шепчут нежно «чу!»,
Вонь параши — яства наши,
Про напитки — промолчу.

Мы Россию пеленаем,
Мы вдыхаем Уренгой,
Мы другой такой не знаем,
Да и нет такой другой.