Вероника Долина - Стихи и песни

Дожила до постыдной сивости
С идиотской мечтой о красивости,
И при виде блондинки на длинных ногах:
Всею печенью чувствую: ах!

Из меня ж не получится лапочка,
Не сгорай, моя свечечка-лампочка,
Где обнимутся двое, там третий молчи,
Тех двоих не учи.

Никакого такого опыта,
Кроме разве ночного шёпота,
Я подкрашусь снаружи, я подстроюсь внутри,
И никто мне не даст тридцать три.

Долгий поиск, тяжкий труд.
Чёрный поезд, белый пруд,
Ель, метель, игра мороза,
Стих и проза, Божий суд —

Вот и всё, зачем жила.
Вот и всё, чего ждала!
Но увидела, прочла —
Это мало, это мало.

Хорошо! — сказала я.
Детвора, мужья и браки?
Стенка, грубая скамья,
Плошка со свечой во мраке?

Всё, что было, есть и нет?
Без чего меня б не стало?
Но сказал один поэт —
Это мало, это мало.

Хорошо! — сказала я.
Осень жжёт, зима качает.
В отдалении друзья
Мне свиданья назначают.

Может, это ближний свет?
Может, лунная дорога?
Но сказал один поэт,
Что и этого немного…

Кто ты, карлик? Тень беды?
Непроснувшаяся строчка?
Как награда за труды —
Непросохшая сорочка.

Ненавязчивый совет?
Свет, упавший в мой домишко?
Вы поэт, и я поэт.
Закрываю вашу книжку.

Дом Чайковского в Клину —
Старая открытка.
Подержи меня в плену,
Старая калитка!
Помнишь, помнишь, как с утра
Пробегала бричка?
И по имени Сестра
Протекала речка?

Дух кувшинки от болот,
Дух пчелы — от мёда.
Кто потом тебя поймет,
Русская природа?
Кто ещё, спустившись в сад
На заре дремотной,
Повернёт скорей назад,
К рукописи нотной?

Кто споткнётся без причин,
Но найдёт причину,
Увидав, как птичий клин
Сверху машет Клину?
Где подсвечник отразит
Лаковая крышка —
Там усталость погрозит, —
Пальцам передышка.

Кто потом заплачет всласть
Над листом бумаги,
Где ещё имеют власть
Точки и зигзаги?
Это птичье колдовство —
Вскрикнет и сорвётся.
Эта клинопись его —
Музыкой зовётся.

Дорогой Василий Палыч!
Напишу-к я вам письмо.
А отправить не отправлю,
Оно отправится само.

Добродушно-злым, усатым,
Но с нездешнестью уже
Помню Вас в восьмидесятом,
В предотъездном кураже.

А вообще — какого черта! —
Я залог и амулет,
Что вблизи Аэропорта
Ваш не вытоптали след.

Объясняться все мы слабы,
Как себя ни назови,
Но послушайте хотя бы
Мои строчки о любви.

Дорогой Василий Палыч, —
Бормочу я невпопад, —
Ой, как я бы к вам припала
Этак двадцать лет назад…

А сейчас, Василий Палыч,
Вот написала вам письмо,
А отправить не отправлю —
Пусть отправится само.

Друг мой, душевнобольной,
Говорил мне о чаще лесной.
Говорил о выси небесной,
Говорил о мысли чудесной
И о радости неземной.
Он говорил мне: "Тиль!
Мне не нравится весь ваш стиль.
На каком огне вы сгорите?
То ли вы со мной говорите,
То ли вы за тысячу миль".

Друг мой, душевнобольной,
Говорил мне о славе иной.
Говорил мне о ясной дали,
Говорил о светлой печали,
Обо мне говорил со мной.
Друг говорил со мной:
"Вы не венчаны, Тиль, с женой.
Мы один раз живём на свете, —
Ну, зачем, чтобы ваши дети
Были славны славой дурной?"

Друг мой, душевнобольной,
Обо мне говорил со мной.
Говорил об отце и сыне.
Говорил о судьбе и силе.
О моем родстве с сатаной.
Говорил за моей спиной…
Но слова его — тишиной
Для моих ушей раздавались,
Ибо два крыла раздувались
Белым парусом за спиной…

Дружок! Когда поёт рожок,
Как флейта,
На мачте плещется флажок,
Как лента —
Мы покидаем берега
И мчимся,
Как будто нам не дорога
Отчизна…

Ах, мы не матросы!
Но эти вопросы
Нас стиснули,
Как ледяные торосы.
Совсем обступили,
И мы отступили,
Родным на беду
Погибаем на льду.

С собою пару пустяков
Сложили,
Как будто двадцать пять годков
Не жили.
Как будто не было беды
И боли,
И не хватало нам воды
И соли.

Как будто в полосу вошли
Такую —
Мы всем болезням предпочли —
Морскую.
И вот нам дышится ровней
И глубже.
А голоса родных, друзей —
Все глуше.

Ах, мы не матросы!
Но эти вопросы
Нас стиснули,
Как ледяные торосы.
Совсем обступили,
И мы отступили,
Родным на беду
Погибаем на льду.

Друзья или сверстники, наверно, обидятся,
который раз говорю не шутя,
что лично я выхожу из бизнеса,
видимо так в него и не войдя.

К чему мне эти былинные билдинги —
по мне все это мура, утиль,
и лично я выхожу из бизнеса,
и видимо в этом даже есть стиль!

Друзья ушли. Голова седа.
Я ношу внутри себя глыбу льда,
Но как прежде пою про любовь, пою про любовь —
Это малая плата за комнату в башне слов.
Я спросил у Коэна: "Есть ли предел
Одиночеству?". Он не ответил, не захотел.
Но всю ночь напролет я слышал звук его шагов
Тридцатью этажами выше в башне слов.
Я таков как есть. Поздно выбирать.
Я умел находить — научусь терять.
Ты манишь и блазнишь свободой из всех углов,
Но меня привязали к столу в этой башне слов.
Ты говоришь, что я стал как стена.
Я пытаюсь высмотреть тебя из окна,
Но земля покрыта слоем облаков,
И по ним дорога уводит из башни слов.
Когда я уйду, а я скоро уйду,
Ты меня позабудешь в никаком году.
Но долго еще тебе будет слышаться зов —
Мой негромкий голос из форточки в башне слов

Душа запомнила — зима была,
душа как замок под замком.
Я, молодая, как сомнамбула
тащила саночки с сынком.

Температурка — не разваришься,
стоит морозец над Москвой,
мот удвоенные варежки
протерты грубой бечевой.

Стоит зима, Ее Величество,
засунув пальцы за кушак,
а я свой шаг сомнамбулический
не ускоряю ни на шаг.

Мне двадцать лет, и я — не лыжница,
мороз выдавливал слезу.
Сидит дитя, листает книжицу.
Я тихо саночки везу.

Сквозь эту изморозь кефирную,
где санный след, но нет иных,
там я себя фотографирую
в протертых варежках цветных.

Душа запомнила — зима была,
и придорожный эпизод.
Везет сомнамбулу сомнамбула, |
везет, везет, везет, везет. | 2 раза

Ее ль убаюкать, самой ли уснуть?
Такое не носят московские леди.
Такое, как камень с прожилками меди —
К ней страшно притронуться, больно взглянуть.

Такую печаль я ношу на груди,
Как вырвали сердце, а вшить позабыли.
Но те, кто калечил, меня не любили,
А ты полюби меня, очень прошу.

Такую печаль я ношу на груди,
Что надо тебе полюбить меня снова.
Я больше не буду дика и сурова,
Я буду как люди! Вся жизнь впереди.