Антология - Европейская поэзия XIX века

Любимой я венок послал,
Он был и свеж и ярок,
Но не велел передавать,
Кто шлет его в подарок.

На танцах вечером взглянул
Я на нее несмело —
Она была в моем венке
И на меня смотрела.

Он ей дарил молодую
Солнечную любовь.
Она захлопнула двери
И о нем не вспомнила вновь.

И с девушкой тихой и славной
Он зажил в мирном дому,
А та, ни о ком не мечтая,
Стремилась только к нему.

От страсти к ней не сгорало
Влюбленное сердце дотла.
Но она за него страдала
И лишь для него жила.

Я самокритику люблю!
Во-первых, я себя хулю,
Но этот залп — не вхолостую:
Себя я скромным аттестую!

И, во-вторых, решит народ:
Вот, дескать, честности оплот…
И, в-третьих, прочим критиканам
Отрезан путь таким капканом.

В-четвертых, слышать буду рад,
Что мне, надеюсь, возразят.
Выходит, как ни повернешь,
Что я со всех сторон хорош.

Птенец сломал крыло, друзья,
Летать бедняжечке нельзя.
К нему крадется черный кот,
Уже облизывает рот.
Вот-вот на ветку вспрыгнет к пташке!
Куда деваться ей, бедняжке?

И птенчик думает: «Ну, вот!
Кот все равно меня сожрет.
Зачем же лишняя тревога?
Я попиликаю немного».
И вновь веселый слышен свист.
Конечно, птенчик — юморист!

Где малый холмик или стожик,
Там повстречались лис и ежик.
Лис — грозно: «Эй, скажи сперва,
Ты знаешь l’ordre du roi?[107]
Мир заключен на целом свете.
Всем — сдать оружье, всяк в ответе,
Кто уберег свою броню!
Я сам такой приказ храню.
Итак, во имя короля,
Отдай колючки, не юля!»
А еж: «Остры, лисичка, зубки
Твои! Сдай их — и жди тогда уступки».
Тут повернулся он кругом
И, ощетинившись ежом,
В своей броне, уходит с миром,
Довольный и собой и миром!

Трансевропейский, на Запад с Востока
Рвется железнодорожный мотив.
Может быть, счастье уже недалеко?
В рай не увозит ли локомотив?
Тратататата — грохочут колеса,
Поезд, как зверь, зарычал у откоса,
Дым, словно хвост, за собой поволок,—
Третий звонок, паровозный гудок.

В окнах картины сменяют картины,
Из-под колес убегает земля,
Мимо проносятся горы, долины,
Новые радости в жизни суля.
Солнце с луной чередуются в небе,
Путникам выпадет радостный жребий,—
Вечер придет — до утра подожди:
Все, что задумано, — все впереди.

Сумерки тихо струятся над миром,
Вот и Венера взошла в небеса.
Скоро прощаться пора пассажирам.
О, погодите еще полчаса:
Дамы, ученые, принцы, банкиры,
Платья, костюмы, сутаны, мундиры,
«Высшее общество», томный поэт,
Дети в расцвете младенческих лет.

Темень, как демон, легла на просторы,
В поезде газовый свет засиял,—
Трататата, затрещали рессоры,
Заверещал запоздалый сигнал,—
Трататата, увидать за углом бы
Смерть, что стоит возле тлеющей бомбы!..
Стойстойстойстойстойстойстойстойстойстой
В поезд врезается поезд другой.

Утром на рельсах — осколки, обрывки,
Кости, раздробленные на куски,
Акции, шпоры, щипцы для завивки,
Зонтики, шляпы, часы, кошельки,
Деньги, поэма «Небесные звуки»,
Кольца, симфония «Нежные муки»,
Кукла, в упряжке из тонких ремней
Маленький ослик, пристегнутый к ней.

Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном.
Кто сотрясает стены саркофага?
Кто взламывает крышку? Страшный суд?
Вульгарный сброд, отродья крепостные,
С меня срывают голубую ленту,
Срывают ленту ордена Слона!
Портрет миниатюрный, Фридрих Пятый,
Законный мой король и господин,
Написан кистью по слоновой кости —
Портрет монархом лично мне подарен!
Разбой! Грабеж! Мерзавцы! Подлецы!»

Железную дорогу землекопы
Сооружают, и могильный склеп,
Конечно, подлежит уничтоженью.
Рабочие над черепом хохочут.
Один из них отнес портрет в подарок
Рябой и рыжей девке из барака,
Которая торгует скверным шнапсом,
Которая заявится на танцы,
Портрет, как украшенье, нацепив.

Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогает. Полупьяный парень
Его забросил в кузов вагонетки,
Которая катается по рельсам.
Потом его швыряют, словно меч.

Взывает череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогает. Бросили его,
Намаявшись, к подохшей кошке в мусор.

Бушует череп: «Я посол, барон,
И я содействовал переговорам
Меж Нидерландами и датским троном!»
Не помогло. Его перекричал,
Спеша по рельсам, первый паровоз.

По городу огромному блуждая,
На отдаленный маленький вокзал
Я выбрался. В соседний городок
Людей везут отсюда поезда —
Мужчин, весь день стоявших за прилавком,
Трудившихся в конторах — и теперь
Мечтающих в кругу семьи стряхнуть
На время пыль своих дневных трудов.

Заканчивался знойный летний день.
Уже смеркалось. Месяц молодой,
Прокравшись боком, встал, как запятая,
Как раз меж двух нагруженных вагонов.
На западе вечерний небосклон
Еще бледнел в молочно-желтых красках.
На фоне неба четко выделялись
Громады фабрик, заслонивших свет.
Из труб валил густой, тяжелый дым —
Всходя сначала прямо вверх, затем,
Как будто сломленный, куда-то вправо,
Поддавшись ветру, плыл горизонтально.
В разрывах дыма, словно очаги,
Пылавшие спокойно, не мерцая,
Виднелись клочья синего покрова.
Из города летел далекий рокот,
Такой знакомый с той поры, когда
Мы, немцы, залегли вокруг Парижа,
В котором клокотал пожар Коммуны,
И слушали такой же точно гул.
Мне вспомнился тот день — и, как тогда,
Опять возник на дымных небесах
Сверкающий надраенной латунью
Юпитер — высоко над шумным миром.
И нынче, как тогда: на небесах
Стоял Юпитер — он один из всех
Светил небесных виден был, взиравший
На вечную земную суету.
И, словно бы невольно, про себя
Я прошептал: «Двадцатое столетье».
И стихло все в душе. Последний поезд
Уже стоял готовый, ожидая
Последних утомленных пассажиров.
И железнодорожник в красной шапке
Сигнал к отправке дал, промчавшись мимо,
И все. На небесах стоял Юпитер,
Горели тускло синие огни,
И смутный гул из города летел.