Анна Брэдстрит - Поэзия США

Мой муж, Кесслер, вышел в отставку из армии
С девятью долларами пенсии в месяц.
Он проводил время в разговорах о политике
Или за чтением мемуаров Гранта,
А я зарабатывала деньги стиркой.
Скатерти, покрывала, юбки и сорочки
Открывали мне тайны множества людей,
Потому что вещи стареют с годами
И не всегда заменяются новыми:
Потому что бывают у людей времена
Благополучия и упадка.
И вот — все чаще заплаты, прорехи все шире,
Иголка не в силах предотвратить разрушенье,
И пятна уже не боятся мыла,
Вещи покрываются в стирке желтизной,
И вы не можете их отбелить,
Как вас ни бранят за порчу белья.
Платки и салфетки скрывают горькие тайны,
О которых великая прачка, Жизнь, знает все.
И я, не пропустившая ничьих похорон
В Спун-Ривере, клянусь, что всякий раз,
Когда я глядела на мертвое лицо,
Оно неизменно напоминало мне
Выстиранное и выглаженное белье.

Каркает ворона, и, поначалу
Неуверенно, заводит песню дрозд.
Вдали позванивает колокольчиком корова,
Со склона холма доносится голос пахаря;
В лесу за плодовым садом
Тишина безмятежного летнего дня;
Поскрипывая, катится по дороге,
Направляясь в Аттертон, воз с зерном.
Старый человек сидит и дремлет под деревом,
Старая женщина с корзинкой ежевики,
Выйдя из сада, переходит через дорогу.
Мальчик лежит на траве у ног старика
И смотрит на небо,
На облака, плывущие в вышине,
Охваченный смутным ожиданием,
Нетерпеливой мечтой:
Стать скорее мужчиной, узнать жизнь,
Увидеть неведомый мир!
И вот прошло тридцать лет,
Мальчик вернулся, усталый и опустошенный,
И увидел, что сад исчез,
И нет уже леса за садом,
И дом перестроен, и дорога
Тонет в тучах пыли, поднятой автомобилями,
И сам он жаждет пристанища на Холме.

Струятся волны бессмертной музыки
От меня, ничтожной и безвестной:
«Без злобы и ненависти!»,
«Ко всем — милосердье!»
Из глуби моей — прощение миллионам
                                                     от миллионов,
Лицо великодушного Народа
В сиянии истины и справедливости.
Я, Энн Ратледж, спящая здесь
В земле, под буйными травами,
Была любима Авраамом Линкольном,
Но брачным союзом нашим
Стала вечная разлука.
Расти, о цветущее древо Республики,
Из моей груди, распавшейся в прах.

Я ездила на танцы в Чэндлервилл
И играла в «третий лишний» в Уинчестере.
Однажды, возвращаясь домой лунной ночью
В июне, мы обменялись партнерами,
И так я и Дэвис нашли друг друга.
Мы поженились и жили вместе семьдесят лет,
Радовались, работали, воспитывали детей —
Их было двенадцать, но восемь мы потеряли
До того, как мне исполнилось шестьдесят лет.
Я хлопотала по дому, ходила за больными,
Пряла, ткала, работала в саду, а по праздникам
Бродила по полям, прислушиваясь к песне
Жаворонка, или вдоль реки, собирая ракушки,
Цветы и лекарственные травы,
И окликала лесистые холмы,
И пела песни зеленым долинам.
А когда мне минуло девяносто шесть лет,
Прожив сполна свой век на этом свете,
Я познала сладостный покой.
Что вы там говорите про горе, усталость,
Обиды, невзгоды, обманутые надежды?
О вырождающееся поколение,
Вам ли мериться силами с жизнью?
Тот, кто любит Жизнь,
Всей жизнью ей платит.

Разве не шел я путями истины, куда бы они ни вели?
Не стоял против целого света за правое дело?
Не поддерживал слабых против сильных?
Так пусть меня вспоминают в народе
Таким, каким знали при жизни люди,
Таким, каким меня любили и ненавидели на земле.
Не воздвигайте памятника на моей могиле,
Не высекайте из мрамора мое изображение,
Не то, даже если меня не произведут в полубоги,
Как бы не извратили мою истинную духовную сущность
Мошенники, и лжецы, те, что были моими врагами
И расправились со мной, и дети мошенников и лжецов —
Как бы они не предъявили свои права на меня
И не стали утверждать перед моим скульптурным
                                                                           портретом,
Что стояли бок о бок со мной
В дни моего поражения.
Не воздвигайте памятника в мою честь,
Чтобы память обо мне, искаженная лжецами,
Не стала оружием неправды и угнетения,
Не отнимайте память обо мне у любивших меня
И у их потомков. Пусть я останусь навеки
Незапятнанным достоянием тех,
Для кого я жил.

Сюда скорей! Вы, дети и внуки людей,
Сражавшихся вместе с Вашингтоном в Вэлли-Фордж,
Тех, что всыпали Черному Ястребу у Голодной Скалы,
Поднимайтесь! И — в бой, против потомков
Тех, что скупали за бесценок пахотные земли,
Простиравшиеся на сотни миль песчаными пустырями,
И продавали втридорога ружья и одеяла
Армии Гранта, тех, что писали в ту раннюю пору
Законы, вымогая взятки у железных дорог!
Поднимайтесь на битву
Против хлыщей и самодовольных нахалов,
Против ничтожеств, пробивающихся в отделы светской
                                                                                      жизни
Столичных газет, против деревенщины и скоробогачей,
Чьим дочкам годятся в женихи лишь самозванные графы,
Против велеречивых паразитов великих идей,
И громогласных борцов за великое Дело,
И наследников старинных наворованных состояний!
Поднимайтесь! Овладевайте Городом,
Станьте хозяевами Государства —
Вы, сыновья и внуки фермерской вольницы сороковых
                                                                                         годов,
С богом! И если вы не уничтожите эту чуму.
Мой мстительный дух сотрет с лица земли
Ваш город и ваше государство!

Летят пустые кораблики ввысь — куда они держат путь?
Вчера один трепетал на ветру, всю ночь не давал уснуть,
Дрожал в слуховом окне, манил в светлеющий небосвод:
Он будет ждать меня много дней, не дождется и уплывет.
Кораблик причаливает к душе, томит и зовет с собой
Туда, где к славе ее принесет Небес молчаливый прибой,
Где новые странствия разомкнут оковы Судеб людских…
Пустые кораблики в каждом окне — а мы избегаем их!

Дождь, роса и лунный свет
Сердцам дают понять,
Что дождь, роса и лунный свет —
Господня благодать,

Что каждый вправе получить
Землю для дождей,
Траву для капелек росы
И поле повольней,

Пшеницу и веселый мак
И ночной порой —
Укромный уголок и сеть
Звезд над головой:

Ловить на небе лунный свет
И солнце на земле,
Чтоб, проработав целый день,
Помечтать во мгле.

Для всех нас знаменательно и важно,
Что в полночь в нашем городе всегда
Проходит, молчаливо скорбный призрак
Пред мрачным, старым зданием суда.

То к дому своему пройдет и вспомнит,
Как здесь при нем играла детвора,
То выйдет он на городскую площадь
И ходит там до самого утра.

Высок и худ! На нем сюртук старинный,
Цилиндр и шарф — потертый старый плат.
Таким его мы знаем все и любим,
Народный вождь, из прерий адвокат!

Он спать не может на холме спокойно.
Он с нами вновь, живой, в борьбе со злом,
И мы, проснувшись и вздыхая, слышим,
Как он идет в молчании ночном.

Он думает о королях и людях.
Нет, не до сна, когда вопит весь мир!
Неведомо за что солдат воюет,
А дом его в деревне пуст и сир.

Магнаты войн бесчестны и преступны,
Гремят дредноуты пучин морских,
И на плечах он ощущает тяжесть
Безумных дел и страшных мук людских.

Он ждет, что возвестит заря средь ночи
Освобождение Европы всей,
Союз пародов на Земле Рабочих
И вечный мир всех Гор, Равнин, Морей.

Монархи всюду замышляют войны,
И люди, как рабы, еще в ярме.
Когда ж настанет мир и вновь спокойно
Уснуть он сможет на своем холме?