Анна Брэдстрит - Поэзия США

В начале апреля деревья
просыпаются после зимы,
и зелень ползет по ветвям.

           В начале октября деревья
           вслушиваются в стоны ветра,
           оплакивающего листву.

                    На лицо реки по ночам
                    падают россыпи звезд
                    и молчание летних цветов
                    над движущейся водой.

                               Приди, чистая, с сердцем ребенка.
                               Смейся, как груши на летнем ветру.
                               Пусть дождь на крыше звенит, как песня.
                               Пусть все написанное на твоем лице
                                       будет июльским запахом яблонь.

Дымка над этими далями улетает Бог знает куда.
Солнце их выстилает красноватым золотом вечера,
         у него серые глаза матери, баюкающей ребенка.
Синее небо на стоге сена вдали улетает Бог знает куда;
Желтый прах покрывала над полем Эмиля Хокинсона,
Красноватые ребра света, подхваченные каркающим
         вороньем, —
Эти тоже проваливаются на Запад, Бог знает куда.

Когда рыбки говорили
их слова были алы

         они встретились в чаше
         золотистого воздуха

         они гнулись дугой
         семицветной радуги

         они плавали в гроте
         одном из тысяч гротов

         и водили хвостами
         в зеленопером прахе

Рука листает страницы.
Страницы ложатся в свиток.
Было время, когда Америки не было.
Потом появилась на свитке ранняя
         Америка, страна начинаний,
         рождался американец.
Потом появилась теперешняя Америка,
         она ищет и обретает, скорее ищет,
         чем обретает, в вечных поисках
         пути меж грозой и мечтой.

Где Элмер, Герман, Берт, где Том и Чарли
Слабый духом, могучий телом, забавник, бражник, боец?
Все, все они спят в земле,
Здесь, на холме.

Один сгорел в лихорадке,
Другой задохся в руднике,
Третьего прикончили в драке,
Четвертый умер в тюрьме,
Пятый свалился с моста, зарабатывая на хлеб для своих
                                                                                        детей, —
Все, все они спят, спят, спят в земле
Здесь, на холме.

Где Элла, Кэт, Мэг, где Лпззи и Эдит,
Нежное сердце, простая душа, хохотушка, гордячка,
                                                            любимица счастья?
Все, все они спят в земле
Здесь, на холме.

Одна умерла, рожая тайком,
Другая — от разбитой любви,
Третья — от руки какого-то скота в бордели,
Четвертая — от уязвленной гордости, изверясь в своих
                                                                        желаньях,
Пятую, после долгой жизни в далеком Париже и в
                                                                       Лондоне,
Водворили в тесную эту обитель Элла, Кэт, Мэгги.
Все, все они спят, спят, спят в земле
Здесь, на холме.

Где добрый дядя Айзек и тетя Эмили,
Где старый Тауни Кинкэд и Севинье Хаутон,
Где майор Уокер, что на долгом своем веку
Водил беседы с героями революции?
Все, все они спят в земле
Здесь, на холме.

К ним привозили сыновей, убитых в сраженье,
И дочерей, раздавленных жизнью,
И их заплаканных, осиротелых детей.
Все, все они спят, спят, спят в земле
Здесь, на холме.

А где старый Скрипач Джонс,
Тот, кто жил шутя и играя
Все свои девяносто лет,
Тот, кто ходил с распахнутой грудью в ненастье,
Пил, гулял, не помнил о жене и родных,
Плевал на золото, на любовь,
На небо и ад?
А, он что-то бормочет о рыбалках былых времен,
О том, какие бывали некогда скачки в Клэрис-Гров,
О том, что́ сказал Эб Линкольн
Однажды в Спрингфилде.

О, впиться бы зубами в эту огромную руку,
Схватившую вас, чтобы уничтожить, —
Как меня укусила однажды крыса,
Запертая в мышеловке, которую я
Показывал в моей скобяной лавке.
Но человек не в силах отомстить
Свирепому людоеду — жизни.
Вы входите в комнату: это — рожденье.
И вот — вы должны жить, жить, истощая душу!
Лакомая приманка возникла перед вами:
Богатство, на котором можно жениться,
Известность, высокий пост, власть над людьми.
Вы боретесь, вы прорываетесь сквозь преграды
Крепкой проволокой огорожена приманка —
И вот наконец вы у цели, и вдруг
Раздаются шаги людоеда-жизни:
Он ждал за дверью и, услышав стук
Мышеловки, вошел посмотреть, как вы
Вгрызаетесь в вожделенный кусочек сыра.
Устремив на вас свой горящий взгляд,
Он будет наслаждаться вашим смятеньем
И вашей бессмысленной беготней по клетке,
Смеяться, поносить вас и издеваться над вами,
Пока ему не станет гадко смотреть
На ваши мученья.

Ваше внимание, Томас Родс, председатель банка,
Кулбоу Уэдон, редактор «Аргуса»,
Преподобный Питт, священник ведущей церкви,
И вы, член Клуба общественной чистоты
В полном составе!
Вашему вниманию
Я предлагаю предсмертные слова
Камбронна, отбивавшегося на холме Сен-Жан
С горстью уцелевших храбрецов гвардейцев
От натиска полчищ союзных армий
В вечер сражения при Ватерлоо.
Когда англичанин Мэйтланд крикнул ему:
«Сдавайтесь, храбрые французы!» —
Что он ответил, видя перед собой
Безнадежно проигранное сраженье,
День, клонящийся к закату, и толпы
Людей, непохожие больше на гордое войско
Великого Наполеона,
Толпы людей, что стремились прочь от поля битвы,
Словно лохмотья изодранных туч,
Рассеянных бурей?

То, что Камбронн ответил Мэйтланду,
Прежде чем под шквальным огнем англичан
Высокий гребень холма Сен-Жан,
Ощеренный лесом французских штыков,
Стал гладким на фоне угасавшего дня, —
Я бросаю в лицо вам,
Всем вам, и тебе, мир!
И требую, чтобы эти слова
Написали на моей могиле.

Я — Минерва, деревенская поэтесса.
Уличные йеху[40] свистели мне вслед
И осыпали меня градом насмешек
Из-за моего тяжелого тела,
Косых глаз и неверной походки.
А потом пришла беда: «Обрубок» Уэлди
Овладел мной после гнусной охоты.
Он оставил меня доктору Майерсу
И моей судьбе.
И я постепенно погрузилась в смерть,
Которая поднималась по моему телу,
Немевшему от ног к голове так, как будто
Я погружалась все глубже в ледяной поток.
Соберет ли кто-нибудь мои стихи,
Напечатанные в Спунриверской газете?
Я так тосковала о любви!
Я так жаждала жизни!

Из темной кельи в эту сырую тюрьму —
Умереть на двадцать пятой весне!
Язык мой был не в силах выразить все, что
                                               бурлило во мне,
И в городке считали меня сумасшедшим.
И все же некогда, в самом начале,
Какая-то высокая, непреложная цель
Блеснула ярким виденьем моей душе.
Потрясенный неясным воспоминаньем,
Я пытался выучить наизусть
«Британскую энциклопедию».