Галактион Табидзе - Стихотворения

Мелькают весны, лета, зимы,
Земли быстрее поворот,
Быстрей года, и вместе с ними
Быстрей мы движемся вперед.
Застыть на месте? Мимо, мимо!
Дано нам брать, искать, расти!
Для нас и мысль недопустима
В ряду с несмелыми идти.

Из каждой сакли, хаты, дома,
С полей, из чащ, лугов и рощ
Невиданного перелома
Идет невиданная мощь.
Камней сверканье драгоценных
Не так нам поражает глаз,
Как искры мыслей вдохновенных,
Что Ленин высказал о нас.

Утро.
Ветер прошуршал по саду,
Время натянуло тетиву,
И стрелою песня на декаду
Полетела в этот час в Москву.

Поднялся с утеса Нарикалы
Дух тысячелетний, как орел,
И стальные крылья просверкали
Над простором городов и сел.

Зазвенел ли древний щит Джургая,
Тронулся ли на Казбеке лед,—
Слышу: «Где же Грузия другая»,—
Ожидая нас, Москва поет.

Пой, Тбилиси, мой любимый город,
Вторь ему, родная сторона.
У твоей зари расстегнут ворот.
Грудь в загаре золотом видна.

Помнишь, как декада Петрограда
Ленинским искусством баррикад
Белых трутней выжила из сада?
Это было сорок лет назад.

Возмужали мы, стремясь к победам.
День настал и для иных декад,
И в искусство братское Советов
Ныне вносишь ты сыновний вклад…

Наша песнь в веках не устарела,
Надо быть столетия в пути,
Чтобы в танцах преподать «Отелло»,
Чтоб по сцене Ричардом пройти.

Предок горд чеканом Опизари.
А у нас грядущего творцы
Воздвигают у седых развалин
Наши небывалые дворцы.

Платим дань и мы культуре древней,
Но, согреты нынешним огнем,
Наши песни с каждым днем напевней,
И резец искусней с каждым днем.

Вот и стопы книг, где Руставели —
В неизменной славе вековой.
Вот Акакий с песней о Натэле,
Вот Илья с «Отаровой вдовой».

Кровь с веками в нас не стала тише.
Танец наш, он — как морской прибой.
В трепет он бросал сердца в Париже,
И в Москве он прогремит волной.

Зазвенел ли древний щит Джургая,
Тронулся ли на Казбеке лед,—
Слышу: «Где же Грузия другая»,—
Так, встречая нас, Москва поет.

Я Москве-столице отвечаю,
Оставляя вдалеке Казбек:
«Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек».

Для любви и горы не преграда.
Край родной, настал и твой черед.
Слушай, мир: грузинская декада
Всем о дружбе и любви поет.

Я желал бы всю Москву засыпать
Лепестками цинандальских роз…
Песню и грузинское спасибо —
Мадлобели вар — я ей привез!

Это не стрела Эрота —
И не надо сердцеведов —
Это смертная дремота
В сердце входит —
Вайме, дедав!

Эти ранние щедроты
Так открыто и раздольно
Входят в сердце — как в ворота —
Тихо-тихо,
Больно-больно.

Прозрачные ткани клубя,
Твой ветер летит надо мною.
Зачем вспоминаю тебя —
Еще небывалой, иною?

В морщинах планеты чело,
И сердце в разрывах глубоких —
Всемирных несчастий число,
Надежда слепых и убогих…

На черном и на золотом —
Старинных холстов кракелюры…
Все счеты сведу я потом
С красотами литературы.

Зачем вспоминаю тебя —
Еще небывалой, иною?
Прозрачные ткани клубя,
Твой ветер летит надо мною.

Однажды только
В тишине
Произнести имею право:
«Мне
Скорбна
Слава».

Я гений безмолвия.
В полдневном шуме бытия
Такая тишина — крамола,
Но в грохоте моря
Слышу я
Молчанье моря.

А эти хлопоты и пир —
Всё это слишком повторимо…
Беспамятство Рима,
Безмолвие лир,
Пути пилигрима.

Да будет ветер —
Тот, который
Взметает траурные шторы
В домах, где больше не живу я!

Гнет линию береговую
Дыханье — долгое, прямое.

Да будет ночь!
Да будет море!
Да будет небо без просвета,
И лодка, и весло…

Давным-давно,
Когда-то, где-то
Со мной уже произошло
Всё
Это.

Истерся медный грош.
На солнышке щербина.
Судьба моя, судьбина,
За всё спасибо… Что ж.

Душа была нежна
У грубости во власти.
Доволен всем — отчасти.
Благодарю — сполна.

За медный бедный грош
И золото пустыни,
И призрак благостыни:
Идешь — идешь — идешь…

Колышется в огне
Твой крючковатый профиль.
Спасибо, Мефистофель:
Тебя — не надо — мне…

Неба не видели,
Землю заездили,
Предали тайну площадной огласке.
Лишь на мгновенье поверил я бездари —
Быть перестал!
Обескровели краски.

Кто
Посвященного небу и облаку
Галактиона к покорности нудит?
Или —
Свободы не ведая о́т веку —
Мне о свободе толкует?
Ну, будет!

Умные люди — пришли на готовое,
Сердца не тратя,
Планете пророчат
Время без гения — тусклое, вдовое…
Завтра умру!
А планета — как хочет.

Который день хворает футурист,
И час его последний глух и мглист.
Лежит голодный мастер — нищ и наг,
Товарищи его снабжают пищей
Духовной, а иной он и не ищет.
Здесь Маяковский, здесь и Пастернак,
Напутствуют его с Парнаса оба,
И эпитафией украшена стена:
«Обут я в шляпу, нахлобучил обувь
На голову, и вот уж мне хана».

Мерещатся вам ложа и партер,
Ваш давний идеал — миллиардер.
А мне бы — ширь небесной синевы,
Щепотку табака и горсть любви.

По Куре — за плотом плот.
Плот плоту — всегда оплот.
За плотиной, над плотвой
Шепчет плот плоту: «Я твой!
Плоть моя жива тобой,
А не плотской ерундой».

В волосах давно уж серебриста вьюжность,
Старость эту пряжу выткала, спеша.
Я не обижаюсь, право же, на юность:
Ведь была она на редкость хороша.

Где же повседневность? Тоже миновала —
Ведь ее почти не помню на пути.
Жалобы на то, чего и не бывало,
Никогда нельзя нам вслух произнести.

Ужас раздвоенья вовсе мне не ведом —
Никогда не чуял и совсем не знал…
Я ведь жизнь проведал, чтоб услышать следом
Небывалый, горний, горестный хорал.