Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Арканом строк пленить планету,
Надламывать материки,
Древней которых в мире нету,
Резцами рыщущей руки.

Европу, полную врагами,
Юродствующую мечом,
Боднуть азийскими рогами,
Емелькой вспыхнуть Пугачом.

Лучистых крыльев распростертье
Обнять как ночь, как сон, как смерть.
Могучее безмолвье смерти
Уметь над жизнью распростерть.

Над этим рокотом кипучим
Неунимающихся вод
Мы лабиринты слуха пучим,
Поэт, убийца, скотовод.

Не верим розовому раю
Твоих смердящих потрохов.
И любят боги пастухов
И земледельцев презирают.

Клейменный ярким ярлыком,
Я в землю Нод ушел в изгнанье…
Где брат твой, Каин, – мне заране
Твой хриплый баритон знаком.

Закон диктуешь ты рабу,
А я светил сдвигаю диски.
Как древний бриллиант индийский,
Горит клеймо на темном лбу.

То хлопушка Люцифера, –
Над землей горит века
Опрокинутая сфера
Голубого колпака.

Светит розовое тело
Золотого фитиля,
То не солнце – заблестела
Обнаженная земля.

Сладкой страстью пахнет глина,
Терпкой музыкой труда.
В грудь утеса-исполина
Бьет кудрявая вода.

Бородой жемчужной блещет,
Леонардо бородой,
И до звезд угрюмо плещет
Океана зверь седой.

От Гренландии до Явы
Он разъял свои клыки,
Тушей рваной и дырявой
Разлеглись материки.

Запеклись цветною кровью
Племена вокруг их жил.
Нет конца средневековью, –
Воет мастер-старожил.

Помнит он погоды мира,
Нрав стихий ему знаком.
Знать, недаром пот, как мирра,
Над крутым его виском.

В полотно уходит масло,
И цветут гримасы рож,
Чтоб в столетьях не погасла
Лепестковая их дрожь.

Чтоб смеялись мышцы те же
В потемневшей глубине,
Чтоб язык живой и свежий
Шевелился там на дне.

Грязью ругани облитый,
Я горю еще пестрей,
Парус пламенный морей.
Людям любы только плиты
Гробовых богатырей.

А живому, молодому
Холод славы да хула,
Ранний звон в колокола,
Да тому проклятье дому,
Где беда нас родила.

На печи сидели сиднем,
Коротали мы тогда
В Карачарове года.
Долго зрела в мраке синем
Наша тяжкая звезда.

Мы встряхнулись в час веселый
Столкновения стихий.
Смерть костлявую сохи
На все муромские сёла
Прославляли петухи.

Мы проснулись в час великий.
Поле. Столб. Дороги две.
Конь, как вкопанный, в траве.
Напророчили калики
Гибель вражьей голове.

Вы не стучите в мастерскую,
Для вас я не открою дверь,
За дверью этой я ликую,
Как изумленный первый зверь.

Я утаил от вас под кожей
Тот первый розовый мороз,
Что веял от десницы божьей
В недобрый час его угроз.

Я мыслю музыкой, соблазном,
Поющим мне издалека,
И я в блаженстве непролазном,
Звезду грызет моя рука.

Я трачу годы на камею,
На тихий свет глубоких глаз.
Я вольный мастер, быть им смею
И презираю ваш заказ.

Не возродитель я идиллий,
Не прославляю Моссельпром, –
Иные помыслы водили
Моим пылающим пером.

Я видел: звезд веселых радий
Раздроблен в мраморе небес,
А на земле, как на эстраде,
Бесился вечно-юный бес.

Он говорил, что время – ветер,
Который весел, пьян и зол…
И был красней всего на свете
Его краснеющий камзол.

Он говорил, что ветер – время,
Поющее во всех кустах…
И леденил мне лоб и темя
Планеты оковавший страх.

И я услышал звон великий
Веков, кишащих тьмой племен,
И вспыхнули мгновенно лики
Давно померкнувших времен.

Еще не кончен интермедий
Парад, и занавес не взвит,
Но слышен мощный голос меди
В твоем бряцании, пиит.

Сия веселая Россия,
Звезда суровая сия,
На лаврах мертвенных почия,
На вас гляжу с надеждой я.

На лаврах жесткое веселье,
Черно похмелье темноты,
Поэт лишь ведал, чем доселе,
Отчизна, трепетала ты.

В ночи густой, в ночи сорочьей
Поэт лишь различает згу,
Чтобы погибель напророчить
Настороженному врагу.

Так вот зачем рыдали ивы,
Роняя красную листву,
И серп визжал, кусая нивы,
И плакала коса в траву.

И ветер, ветер нехороший,
Что запах смерти в душу льет,
Над нашей кровлей, мхом обросшей,
Все ночи каркал напролет.

Не по карману мне купить соболью шубу,
Которую носил российский император
И нынче дешево идет с аукциона,
Чтоб фонд Республики немного поддержать.

Пусть выкупят ее у нас американцы,
Закажут пусть для ней торжественное судно
И повезут домой и там миллиардершам
Показывают пусть седые соболя.

Среди сокровищ всех из царской барахолки,
Что вытащил народ из кладовых дворцовых,
Я выбрал бы теперь лазурные ливреи,
Не нужный никому, беспошлинный товар.

Я сохранил бы их в шелку и нафталине,
И в дни величия их мрачных юбилеев
Я многим бы своим собратьям вдохновенным
С нарочными, как встарь, учтиво разослал…

Громовым голосом гроза
Еще докладывала нам
И молниями диаграмм
Еще вгрызалася в глаза.

А мы не верили уже
В изломанные их черты,
Что зыбким золотом мечты
Цвели на темном рубеже.

А те, что под огнем грозы
Позабывали все азы, –
Благословили те ее,
Нашед иное бытие.

Порфиру черную печали
Не сброшу с белого плеча,
Издревле нам чело венчали
Слепые руки палача.

Так в дни великого раздора
Был в предрассветной тишине
Под скорбным небом термидора
Гильотинирован Шенье.

Гюго бежал на остров дикий
И там пятнадцать долгих лет
Любил людей, их слушал крики,
Чтоб внукам их оставить след.

Прочь, сердце, робкое стенанье,
Люби, презренья не тая.
Да будет плаха иль изгнанье
Награда высшая твоя.