Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Веселый век суровости полярной,
Два полюса отведал Амундсен,
Объял поэтов штиль эпистолярный,
Смятения и натиска взамен.

Кто матери, кто Горькому, кто милой –
С оплаченным ответом письма шлют…
Безбожник я, но «господи, помилуй»
Шепчу невольно, как Везувий, лют.

Я на поклон иду походкой кроткой
В печальный склеп, где в воздухе гнилом
Оброс угодник жидкою бородкой
И высохла улыбка под стеклом.

В заплатах пестрых тощая Европа.
В британском фраке длинный Дон-Кихот
С моноклем на скуле питекантропа
В далекий собирается поход.

В Ливонском крае, в крае Прибалтийском
Живут оруженосцы у него,
Их будит он, блестит стеклянным диском,
Приказывает верить в торжество.

А там, где зло, в бунтующем Бедламе
Доступен каждому великий склеп,
И, вея деревянными крылами,
Гиганты перемалывают хлеб.

До конца еще не солган
Этот вымысел случайный.
Нам завещаны надолго
Неразгаданные тайны.

Звезды пестры и крылаты,
А луна бледней бумаги.
Теребят свои халаты
Чернокнижники и маги.

В колпаках остроконечных
Звездочеты и уроды,
Мастерами дел заплечных
Управляются народы.

Не пробить прозрачной лирой
Черствой кожи их слоновой.
Ты к могилам апеллируй,
Потрясающий основы.

Мертвецов сухих измучай
Музой яростной и щедрой…
Не забудь, на всякий случай,
Сервантеса-Сааведры.

Романтиками всех времен
Маститый месяц уважаем,
И берег Леты заклеймен
Скелетов мрачным урожаем.

Их мясо вымыла молва
И унесла в воронку ада,
И в мире умерла баллада
И в книгах выцвели слова.

Лишь месяц дряхлый седовласый,
Маститый месяц меж ветвей
Еще плывет, и соловей
Под ним всё те же точит лясы.

Куда зовет певец веселый,
Кого целует громко он?
Ужель старинные костелы
Еще умеют плавить звон.

И к медной жаждущей гортани
Еще язык их не прилип
В железный этот век восстаний
И женственно цветущих лип.

Я не забуду бледной Вислы,
Она милее Леты мне, –
В ее росе, в траве отвислой
Узнал я счастье на земле.

Я против пара протестую,
Поработившего пространство
И время на путях седых.
Люблю я древнюю, простую
Воловью упряжь, и убранство
Коней, и добрый конский дых.

Шипящий пар, густой от злобы,
В потливый поршень колотящий,
Твоя постылая пора.
Твой длинный поезд меднолобый
Змеею раздирает чащи,
И города, и хутора.

И трением курчавой шерсти
О желчные крутые смолы
Был вызван дух могучий гроз.
Захвачен был он без треперстий.
Катушкой скрученный, веселый,
Он силу пара перерос.

И струны черные завыли,
Отяжелевшие от тока.
То негодуют провода.
О, руки музыки, не вы ли
Вцепились песнею жестокой
В систему нервную труда.

И я ночами негодую.
Мне светит лампочка пустая.
То мертвый глаз былой грозы.
Я прокурор планет, в седую
Историю гляжу, листая
Веков преступные азы.

Ценят нас за нашу пену,
За кривой кровавый рот,
За ветвящуюся вену,
Из которой сок течет.

Нас на желтую арену
Выгнал жаждущий народ.

Тяжелы немые гири, –
То столетья да миры,
Что висят на тонкой лире
С незапамятной поры.

На веселый пир валькирий
Мы несем их как дары.

Плеск взлетающих ладоней
Иль безмолвный знак: добей.
Это смех потусторонний
Над земным огнем скорбей.

Это в розовой короне
И патриций, и плебей.

И в тот час, как придут наши
На последний пир и суд,
Будет мир сильней и краше,
Будет мрак прозрачно-крут.

Облака закатной чашей
Никого не обнесут.

Как части машин в знаменитом Детройте,
Вселенная плавно и точно течет, –
Вы Форда, поэты, читайте и стройте
И знайте секундам размеренным счет.

Старинные танцы танцуйте почаще,
Чтоб мышцы запомнили прочный размер,
Как тот, что качался над кедровой чащей,
Когда по ней шел полупьяный Гомер.

Чтоб слово текло как веселый конвейер,
Несущий трудящимся звезды колес,
Чтоб слово дышало как розовый веер
И холодом свежим на кожу лилось.

Никто ничего не понимает.
Как череп живого барана,
Горячую землю ломают
Под грубую бурю барабана.

Под круглые звуки барабаньи
Огонь раздувают народы,
Готовят багряные бани
Во имя голубое свободы.

Поэты притихли, пригорюнясь,
Не буйствуют гневом да бранью,
Зовут невозвратную юность,
Пощипливают жилу баранью.

Вы, кроткие жены Аполлона,
В хитоны закутайтесь туже, –
Пустеет высокое лоно
Под стрелами неслыханной стужи.

Напрасно ты вдыхаешь бытие
В поэму гениальную вселенной.
Не признают тебя, творец надменный,
Оспаривают авторство твое.

Созвездий золотые шестерни
Работают, и движутся планеты,
И человечьи руки их воздеты,
Ладони шевелятся, как огни.

Хватают время руки человечьи,
Ломают голубую пустоту,
В орбитах костяных косятся свечи
Под ветром, что целует на лету.

Под ветром, что поет, не иссякая,
Глубокую поэму бытия,
И я ломаю ночь земного края,
Как парус белый расправляюсь я.

И в черный час, когда я онемею
И поневоле будешь признан ты, –
Я упаду с поэмою твоею
В прожорливое пламя пустоты.

Был порох выдуман, и спрятан в погребах
Пудами мертвыми родитель ураганный.
Так музыку свою в угрюмые органы
Когда-то заключил великолепный Бах.

Был найден наконец таинственный металл,
Что жег алхимика прокопченную лампу.
Лучи энергии чтоб он не разметал,
Был похоронен он в гробах свинцовых ампул.

Так складываю я в строительном аду
Живые кирпичи… Как ибсеновский Сольнес,
Воспоминаньями я в тихий час наполнюсь
И в мертвой юности возмездие найду.