Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений
Меж тем представлять Юрия Верховского «малым» поэтом Серебряного века значит совершать ошибку. Он был фигурой заметной, имел, как говорят сейчас, свою «нишу», никем более не занятую: тот самый «классический символизм», который современникам его казался «несовременным», а для потомков стал в его творчестве главной чертой. 27 мая 1914 г. М. О. Гершензон писал Верховскому:
«Я был рад оттиску Ваших милых для пеня эпиграмм, и рад Вашим прелестным рукописным стихам. По этому поводу мы вчера с Вяч. [Ивановым. – В. К. ] единогласно решили, что в таких личных обращениях Вы – первый лидер у нас. У Вас это выходит и тепло, и грациозно» (ОР РГБ. Ф 218, Собрание отдела рукописей, карт. 1262. Ед. хр. 10). «Незабвенно милый Михаил Осипович, сочувственный и строгий критик стихов моих, – писал Верховский Л В. Горнунгу уже в 1930-х гг., – в один из последних наших разговоров опять мне сказал, что мой поэтический род, где я вполне нахожу себя – идиллия; он думал, что идиллии и элегии, – но нет; и сквозь призму идиллии подойти к современности – вот моя поэтическая задача» [15].
Его послания невероятно трогали адресатов; так, например, был растроган Бальмонт обращенным к нему четверостишием:
Радостно было б тебя приветствовать мне, песнопевец.
Странник далеких чужбин, лавром, знакомым тебе!
Только – в долине моей, в тиши, под северным небом
Светлой апрельской лозой скромный подснежник расцвел!
С Верховским и с его поэтикой считались, хотя в дружеском кружке и посмеивались над его странностями, а в рецензиях и отзывах на стихи то указывали, как Ходасевич, на его «ученичество» у поэтов XIX в., то сетовали, как Блок, на «слабый нажим пера» при «удивительно верном чертеже». Но тот же Блок, не принимавший творчества членов «Цеха поэтов», принимался после них читать «сухого, чопорного “пушкиньянца" Верховского» [16].
Первая книга Верховского вышла в «Скорпионе», а вторая в «Орах»: оба символистских вождя – и московский, и петербургский, – при всей кажущейся безоблачности их отношений в то время, видимо, уже тогда начинавшие ревновать друг друга к Вечности, не могли пройти мимо такого поэта. При этом Иванов «отдал» Брюсову Верховского для первой книги – наверное, потому, что понимал, насколько это стратегически правильный ход. 9 января 1907 г. Иванов писал Брюсову: «Едет в Москву Юрий Верховский – показать тебе свой составленный сборник. При составлении его он пользовался моими советами. Желаю ему доброго успеха в “Скорпионе”. Ясно вижу в этой будущей книге индивидуальность поэта, ибо он, конечно, поэт и имеет индивидуальность. “Тени ночные” правильнее, быть может, было бы назвать “Полутенями”. Как poete des penombres[17], он играет на полутонах и ассонансах. Здесь и преимущественная заслуга его в области техники. Притом, несомненно, истинный лирик. Много поисков, много и обретений; значительное разнообразие, – но настоящее мастерство еще далеко не везде, и почти везде какая-то вялость и (подчас приятная!) бледность, зато истинная, хоть и несколько флегматическая лирика. И если бы нужно было составить томик его carmina selecta [18], это был бы превосходный томик. Но чтобы раскрыться ему в его многообразии и как он того заслуживает, необходимо, по-моему, дать не менее полсотни его лирических вещей и, кроме того, его подражания, среди которых есть и перлы, как “Романсы о Вилламедьяне”. Представить его так – по силам “Скорпиону” и задача необходимая с точки зрения историка литературы»[19].
Впоследствии Брюсов назовет поэзию Верховского в числе главных своих поэтических открытий – вместе с Ал. Добролюбовым, Коневским, Белым, Блоком, Гумилевым, Анненским, Городецким, Кузминым: «Скольких истинных поэтов я первый “представил” читателям! Я горжусь этой стороной своей деятельности. <…> Я “разыскал” М. Кузмина, тогда никому не известного участника “Зеленого сборника”, и ввел его в “Весы” и “Скорпион”. То же самое я сделал для его сотоварища Верховского» [20].
Собственно, Брюсов не кривил душой – ему, прочитывавшему чуть ли не все книги стихов, выходившие в России, и скрупулезно отделявшему злаки от плевел, был и до инициатив Иванова знаком «Зеленый сборник», после которого выделенные им Кузмин и Верховский стали сотрудниками «Весов»: «Верховский и Кузмин могут быть полезны как работники в разных отношениях» [21].
Заметно, что, любя, боготворя Блока, Верховский строит свою поэтику (вряд ли осознанно) по «брюсовской» модели. Ему были свойственны тщательность в отделке стихов – и стремление работать над стихом, так забавлявшее Андрея Белого, посещавшего ивановскую «башню»: «Чай подавался не ранее полночи; до – разговоры отдельные в “логовах” разъединенных; в оранжевой комнате у Вячеслава, бывало, совет Петербургского религиозно-философского общества; или отдельно заходят: Аггеев, Юрий Верховский, Д. В. Философов, С. П. Каблуков <…>; иль сидит с Вячеславом приехавший в Питер Шестов или Юрий Верховский, входящий с написанным им сонетом с такой же железною необходимостью, как восходящее солнце: изо дня в день» [22].
«Пушкиньянство» Верховского – некоторый культурный жест, быть может, даже – если этичен «перевод» явлений одной культуры на язык – своего рода «акция». Пока не найдено свидетельств тому, что этого «поэта старого склада» задевали, скажем, намеки Гумилева на его недостаточную одаренность, так сказать, компенсируемую трудолюбием. Находясь, с одной стороны, под крылом символизма, а с другой – все-таки не совсем в его русле, стоя вне групп, следуя своей линии в литературе, никакой автор не может не понимать, что рано или поздно получит такого рода упрек – со стороны главы школы, стремящегося как можно больше расширить круг своих адептов и в меру сил преодолевающего символизм …
Но дело не только в этом. «Золотой» век русской культуры был слишком близок к «серебряному»; модернисты слишком стремились дистанцироваться от предшественников; литературное «вчера» казалось им еще слишком живым, чтобы его можно было безболезненно и спокойно проецировать в «сегодня». Почти сто лет спустя их «встречи» , а точнее битвы с прошлым для нас, разумеется, уже не так актуальны – они тоже история. И мы теперь имеем возможность читать стихи , просто читать, не вычитывая из них ради оценки приметы «чуждой» или «созвучной» поэтики: мы делаем это в целях иных.
Русский символизм без Верховского неполон, а представления о литературном процессе искажены. Не следует игнорировать и более позднего, преодолевшего символизм Верховского; его поэзия существовала в контексте 1930-х, вступая в диалогические отношения с творчеством современников; достаточно указать на его мало документированное, но всё же несомненное знакомство с Арсением Тарковским, в юности, как известно, увлекавшимся античностью…
* * *
Первая книга Верховского изобличает тонкого и вдумчивого поэта-символиста . Но «чопорному пушкиньянцу» тоже был, как акмеистам или имажинистам, свойственен некий радикализм. Однако это был радикализм особого толка классического или, точнее, «неоклассического», Уже в «Разных стихотворениях» намечается, а в «Идиллиях и элегиях» становится очевидным изменение поэтики.
Долгое время неоклассицизм в русской литературе почти не изучался; исключение составляли лишь тезисы доклада Ю. М. Гельперина, опубликованные в 1971 г. в одном из тартуских сборников. Меж тем для отечественной словесности Нового времени, возникшей, как известно, но мановению Петра I, неоклассицизм явился одним из исходных принципов: так называемое «прелагагельное направление», составившее основу нашей литературы XVIII в. до появления корпуса оригинальных произведений (очень многие из которых также имели центонную природу ), передавало русскому читателю высокие образцы древней и новой словесности, возникшей во времена Горация или Шекспира. В каком-то смысле «неоклассиками» являлись и Ломоносов, и даже Державин, не говоря уже о Батюшкове, Пушкине, Дельвиге, Майкове, Фете. Впоследствии эта эстетика привлекла символистов и их наследников.
«Классическую розу» жаждали взрастить на снегах, побудить ее стебли виться на опорах «забавного русского слога», наконец, чуть позже, привить «к советскому дичку». Темы и мотивы не только античной литературы, но и Возрождения, а позже и европейского классицизма использовались в оригинальных сочинениях наших писателей и существовали там так же естественно, как если бы были впервые созданы не Катуллом, Эзопом и Мольером, а Дельвигом, Брюсовым, Н. Н. Захаровым-Мэнским или Мандельштамом. Однако для «чистых» символистов или акмеистов неоклассицистические приемы служили лишь элементом поэтики. Те же авторы, кто мыслил себя вне групп (Кузмин, Ходасевич, Садовской, Верховский), на определенном этапе соизмеряли свои эстетические установки преимущественно с этим направлением.
