Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Морозный, легкий искрится снежок,
Как будто прямо падает на сердце,
И как свое ты сердце б ни берег —
Оно остынет. Никуда не деться!

Теперь едва-едва могу понять,
Зачем я в юности покоя жаждал:
Реветь бы бурей, молнией блистать
Заставил бы я нынче миг мой каждый.

А снег идет. А голова в снегу.
И в грудь проник мороз. Всё стынет разом.
…За юный, безрассудный жар — могу
Швырнуть я прочь свой стариковский разум!

Как хорошо такому жить,
Кто не знавал печальной думы,
Чье сердце может не грустить
Весной от радостного шума!

Всё ясно на земле, всё так,
Как видят люди, не иначе;
Большая буква, малый знак —
Ему одно и то же значат.

Благоразумный человек,
Он даже не увидит, сонный,
Загадочного взмаха век
И взгляда синевы бездонной,

Заката с розовой пыльцой
И взлета неизвестной птицы,
И четкий стук в окно зимой
Ему средь ночи не приснится,

И на снегу чуть видный след,
Что за ночь вьюгой заметало,
И образ той, которой нет
И, может, вовсе не бывало…

Прошу вас, критики, простить,
Коль выглядит поэт угрюмым…
…Как горестно такому жить,
Кто не знавал печальной думы!

Поэт высмеивал альбомы,
Хотя писал охотно в них,
Так светлой памяти его мы
И посвятим «небрежный Стих».

Праправнукам иного века
Он завещал в строке своей:
«Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей».

А я добавлю: люди жаждут
Поэзии и в век ракет,
Ведь удивительно, но каждый
Какой-то мерою поэт.

Поэзия в далекой зыбке
И в слове матери родной,
В любви, и гневе, и в улыбке,
В красе обычной и простой.

Она — не легкий путь к вершинам,
Поэзия — и труд, и боль,
Она нужна, как всем нужны нам
Вода и воздух, хлеб и соль.

Есть цветы… Слыхал я, будто
Называют их — морозки,
А цветут и впрямь как раз
Вплоть до самой стужи лютой,
Неказисты и неброски,
И чуждаются прикрас.

Будто сизого отлива,
Будто жестки, непокорны
И не стелются в ногах,
Но выносливы на диво,
Но зато цветут упорно,
Умирая лишь в снегах.

Такова мужская дружба,
Что прошла сквозь испытанья
И в сраженьях, и в труде.
Ей красивости не нужно,
Чуждо ей очарованье
Звезд, рассыпанных в воде,

Пылких слов она не знает…
Не сравнить ее с любовью —
И любовь с ней не сравнить!
Потому, что обрывает
Только смерть у изголовья
Той суровой дружбы нить.

Лежат века в глухих просторах
От давних лет, пещерных лет,
От первых кирпичей, с которых
Он зачинался, этот свет!

Лежат века. В поту кровавом,
В неправде черной, в черном зле,
В труде унылом и неправом
Без награжденья на земле,

С поповским обещаньем рая
Там где-то — в синих небесах…
Лежат века… Их волчья стая
Обращена сегодня в прах.

И светлый век — он на пороге,
Во всеоружии ума,
И строит лишь себе чертоги
Рука рабочая сама.

Растут невиданные зданья,
И добрым громом — гимн труда,
Чтобы вздохнуло мирозданье
Всей полной грудью, навсегда!

Над твердой сушей и морями
Эпоха новая встает —
В коммунистической программе
Над миром радуга цветет!

За нехоженый Крым, за неведомый свет
         Вам спасибо, мой друг, и привет!
Сто дорог посчастливится пусть Вам пройти,
         Собирая цветы на пути,
Пусть Вас люди встречают, бывайте у них,
         Незнакомых, но всё же родных!

Пусть причудливо высятся скалы кругом —
         Та скала с человечьим лицом,
Та как зверь, та как всадник, несущий дозор,
         Салютует пусть Вам метеор,
Лебединых озер открывается даль,
         Пусть Вам ловится рыба кефаль.

Ой, широк этот мир, беспределен простор!
         На Чукотке морозный убор,
А в Провансе горячем оливы цветут,
         Там друзья мои где-то живут,
И за «Мельницу» юное племя везде
         Благодарно Альфонсу Доде.

Что-то трудно мне стало бродить по горам,
         Но теперь путешествовать Вам
Сизой степью, в горах, спать у голой скалы,
         Там, где борются с бурей орлы,
Или слушать на взморье, вдали от дорог,
         Как в полыни поет ветерок.

Тот не будет в степях одиноким таким,
         Если песнь Леонтовича с ним,
Тот не будет в тоске проводить вечера,
         С кем Франко говорит до утра,
Тот с пути не собьется, кто в чаще ночей
         Видит звезды рыбацких огней.

Бывает больно иногда
Под жизненною ношей,
Как роще осенью, когда
То морось, то пороша.

Дрожат надежды, как листок,
Увядший и ненужный,
И, как листок, ты одинок —
И дом, и город чужды.
Вот-вот надежды, как листок,
Подхватит ветер вьюжный.

Вдруг детский лепет, вдруг одно
Незначащее слово —
И луч сквозь мерзлое окно
Души коснется снова,

И развернется мир опять
Желанно, незнакомо,
И будет иней вновь сверкать,
Повиснув невесомо,
И ощутишь, что ты опять
В бескрайнем мире — дома,

Что жив, что ты не одинок,
Что ты — миров пылинка,
Что белый в небе голубок
Порхает, как снежинка.

Снегом, сеном, по́том лошадиным
Пахли зимы юности моей.
Вновь седин прибавил год к сединам,
Запах тех далеких зим слабей.

Изменились города и села,
Изменился облик всей земли,
И курлычут в небе новоселы
Самолеты, а не журавли.

Всё же «сбросить ветхого Адама»
Не легко, как кажется иным!
Впрочем, можно мне без мелодрамы
Вновь побыть минуту молодым?

Я слыхал, как Кошиц на гастроли
Прибыл в Рим, покинув Новый Свет,
И внезапно ощутил до боли,
Что скитальцу счастья в жизни нет.

Вспомнил он родную Украину,
Неразумно брошенную так,
Тополя, цветущую калину…
Что же с горя выдумал чудак?

Прочь постылый гул автомобилей,
С берегов сползающий в Гудзон!
В старческой наивности премилой
Нанял Кошиц в Риме фаэтон,

Ездил в нем по древним переулкам,
Там, где камни повествуют вслух,
И душой внимал копытам гулким,
Обоняя острый конский дух…

Эмигрантом не был никогда я,
Может, Кошиц тут и ни к чему.
Мне зима приснилась молодая,
Та, что ближе сердцу моему.

Оттого и вырвалось признанье, —
Что корысти мне его скрывать?
Пусть в последний раз воспоминанья
Мне подарят молодость опять!

Только в этом, верьте, вся причина,
Да и лгать не любит мой язык…
Внуку запах нравится бензина,
Ну а я — поныне не привык.