Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

…К своим душевным шепотам заветным
Приникни чутким слухом и поймешь —
Из памяти, чья глубь грузнее грозных нош,
Ничто, ничто не возвращается в ответ нам,
Лишь эха позднего изменчивая дрожь.
Дрожащий отзвук голосов, умолкших ранее,
Тень отлетевших ранее теней,
Дрожащий отблеск прежнего сияния,
Летучий пепел вымерших огней.
Глухой пустырь окаменелой старости.
Беги, душа, чтоб ты опять могла
Увидеть, как воскреснет свежесть радости
На пастбище, истоптанном дотла.
Так мало нужно для ростков счастливости —
Роса и солнце в голубом ковше.
Напейся всласть, воспрянь, чтоб радость вынести
В последний путь, назначенный душе.
Глубь сердца слушай, словно глубь колодца,—
Еще звенит ли там живой ручей?
А грянет тишь — замри, пускай начнется
Мгновенье вечной тишины твоей.

Памяти Всеволода Иванова

Сияет снова куст — цветет шиповник белый,
Когда-то привезенный мне из Подмосковья.
Его лучистостью украинской согрело.
Я радуюсь красе, не налюбуюсь вновь я
Подарком друга, — он так гордо смотрит: «Здесь я»
Как драгоценности, несет бутонов кисти.
В нем запах теплых роз, и дышат летом листья,
И светятся соцветья, как созвездья,
И трепет пчел звучит, как благовестный хор.
Шиповник весь гудит торжественным хоралом.
Он — словно белый храм. Перед его порталом
Стою задумавшись. И вспомнил я собор,
Что с другом видел я над Нерлею-рекою,—
К нему мы подошли. И смолкли мы вдвоем.
Воспоминания нахлынули волною,
И прошлое меня овеяло крылом.

Нет, мне не позабыть тот храм неповторимый,
Те дни блаженные, луга в узорах те,
И чистый небосклон, и свет, кругом струимый.
Сиянье высилось в прекрасной простоте.
Цветку шиповника виссон подобен белый
Пречистых светлых стен. Священный этот храм
Встал, как порыв души, безудержный и смелый,
Поднявшись к высоте, к бездонным небесам.
Мой друг, как хорошо он эти знал порывы,
Боль горьких неудач и триумфальный взлет.
Всё знал, и бушевал, и поседел, но живы
Года тревожные трудов, забот, невзгод.

То северный был храм. Прохладен и неярок,
Вздымался он в простом и точном ритме линий.
С каким достоинством и благородством арок
Он высился на ткани неба синей!
И серебрился блеск, такой же, как на храме,
На жемчуге реки, на волнах этих вод.
Торжественен и строг над Нерлею встает
Преславный храм. Над лугом перед нами
Он гордо высится, красой нас покоряя,—
Тот храм, воздвигнутый на похвалу векам.

Благоговейно мы вступили в древний храм —
В храм, переполненный молчанием — до края.
Мой друг вошел и стал. Его пытливый взор
Прикован к фризам, где видны изображенья
Суровых воинов, готовых для сраженья,
И дев таинственных. Потряс его собор.
В тимпанах стиснуты, сплетались молчаливо
Крутые контуры одетых камнем мифов,
Орлов крылатых спор и схватки грозных грифов.
Узлы тяжелые растений, их извивы.
И в мощи образов, в торжественности строгой
Славянский светлый свет тогда открылся нам,
И стала радостным спокойствием тревога.
Шиповник белый цвел. Сиял нам белый храм.

Глазами в глаза он глядит постоянно
Мне в самую душу, прищурясь немного,
Глазами, которыми полно и строго
Эпохи до самых глубин осиянны.

Глазами, которыми он без ошибки
Сквозь время, пространство и фата-морганы
Провидит мгновенья решающей сшибки,
Мгновения судорог, взрыва вулкана.

Но даже когда горизонт опояской
Огня охватило зловеще и жутко,
Сияли они теплотою и лаской
От смеха ребячьего, песни и шутки.

И вечность они измеряли, и атом
Могли отобрать, и пронзить непроглядность,
И видели творческой силы громадность
В приливах аккордов «Апассионаты».

И света не скрыли осевшие веки,
В бессмертье своем через годы и версты
Они испытуют и будут вовеки
Испытывать жестко, решительно, просто.

И пусть твоя суть будет им отворима,
Ты ими поверишь души своей недра,
И правда во всей своей сложности щедрой
Тебе отворится, едина и зрима.

Тогда в твоем сердце не будет чулана
Для злобы мещанской, для рваческой спеси,
Развеются напрочь, уйдут, как с туманом,
Точащие дух смертоносные смеси.

И ты ощутишь себя силой живейшей,
Лишь ленинский шаг для себя допуская.
Ведь в ленинском слове — весь путь твой
                                                               дальнейший,
Ведь в ленинском взоре — вся зоркость людская.

Хрустящим золотом вечернего мороза
Покрыты ветки в вышине хрустальной.
На сердце — звонко и чуть-чуть печально,
Как после синего прозрачного наркоза.

Симптомы светлые выздоровленья,
Идут желанья, мысли мерным ходом,
Лечусь питьем от переутомленья —
Настоянным на хвое кислородом.

И так они певучи и зовущи,
Аллеи эти ветровея, стужи,
Старинные целительные пущи,
Где пост и песня врачевали души.

И ныне, песни моего народа,
Как кислород, вы лечите недуги,
Сливая человека и природу
В гармонии могущественном духе.

И я, шагая, всё о вас загадываю,
И знаю, нет, не пошатнусь, а выстою,
Вновь укрепленный вашею отрадою,
Красою вашею, бессмертною и чистою.

За шагом шаг назад по тропочке судьбы
Бреду в былую жизнь. А что же там, вдали?
Я вижу грани гор, и трубы, и столбы,
И огонек в степи, и рытвины земли,—
И всё, что помнится, я вижу то ль во сне,
То ль наяву, то в непрестанной суете.
И всё, что чудится, — всё это обо мне.
Воспоминания толпятся за спиной
И следом тащатся и шепчут вперебив
Про всё, что сталось и что станется со мной,
Беззвучный шепот их и страшен, и правдив.
Стенанья тихие на кладбищах утрат,
Копанья в пепелищах старины…
Они кричат, лишь памяти верны,
Пока в былую даль бреду назад.
Так жизненной стезей в минувшее иду.
Дни через душу мчат, как отсветы зарниц.
И вот я вижу даль, багряных лет гряду,
Накаты гневных толп, и сотни тысяч лиц,
И каждое лицо, мелькнувшее в пути,
Как наяву и как в упор почти.
Всё помню наизусть и всех наперечет,
Как знал их дум и слов тревожно-строгий лад.
Весь мир запомнил я до черточки и вот
По жизненной стезе с трудом бреду назад.
И мне бы навзничь пасть да так, чтобы рука
Бессильная скребла дорожный жаркий прах,
Да так, чтоб жажда жить, сильна и высока,
Перемогала боль, отвергла воли крах.
Увы, не падаю, хоть спотыкаюсь я.
Стремлений внутренних незримая струя
Меня подхватывает властно и несет
Сквозь прожитое всё, сквозь отжитое всё,
Сквозь дали дум и дел, сквозь радость и тоску,
Сквозь красоту и жуть, сквозь вечное и вздор,
Сквозь всё, чего пришлось хлебнуть мне на веку,
Сквозь дым и гарь войны, сквозь выстрелы в упор.
О толпы памяти, ломитесь в грудь мою!
О очи памяти, как трепетен ваш свет —
Он озарит на миг всё то, на чем стою,—
И морок росстаней и междуречий бред.
О, память, за которую плачу,
О, путь назад на вспышки глаз и слов.
Ослепну я, но лица различу,
Оглохну, но расслышу слабый зов
И в суете хлопот, и в толкотне досад,
Пока бреду по жизни я, суров,
На сполохи минувшего, назад.
Тропы я не утрачу ни на миг,
Не пошатнусь и не паду я ниц…
О, незабвенные черты родимых лиц,
О, лик надежды — века строгий лик.