Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Вот радуга горит в струе фонтана.
Мой взгляд сияньем капелек омыт.
Зеленая, желта она, багряна,
Как струны арфы, блещет и дрожит.
Дрожанье вод, звучанье водомета.
Щедра и звучна яркая струя.
И, вслушиваясь в шум ее полета,
Как музыке, застыв, внимаю я.
Блестящий танец в темной гуще сада,
Его дриад игривый хоровод.
О, музыка, чудесная прохлада
Размаянных, прозрачнотканых вод!
Ритмичный плеск крылатых легких ножек
По светлой зыби плеса узнаю.
Сиянья лик в сверкании сережек
Улыбку дарит кроткую свою,
Свой талисман, свой лучик амулета,
Надежды знак, идущий от воды.
Ужель и впрямь он — вещая примета?
Ужель и впрямь ей верить можешь ты?
Ужель под эти радужные своды,
Не зная страха, весело шагнешь,
В сплетенье струй, лучей и позолоты
Благую весть счастливую прочтешь?
Поверь же им, сиянию и чуду!
То — знаменье, ужель солжет оно?
Нет, вновь и вновь его читать я буду,
Как я читал его давным-давно.

Как плавно и чисто струится арпеджио
Тех белых, малюсеньких ноток, качанье
Былинок от ветра дыхания свежего,
Фарфоровых светлых звоночков касанье.
Семь ноток — финальные ландышей звоны,
Прощание сладкое их семизвучное,
Напев их свирельный, слегка приглушенный,
Цветение грусти, с весной неразлучное.
О чудо-побеги отрады и жалости,
Бокальчики ваши вы мне наклоните,
Напитком целебным от горькой усталости
Из белого кубка меня освежите.
Хоть каплей! Росинкою! С неутолимостью!
Пусть добрым страданьем желанье тревожит.
Пусть вечная жажда твоей одержимости
Всё лучшее в сердце разбудит и множит.
Прощанье. Вздыханье. Цветка колыхание.
Мелькнет и растает. Ужели прощанье!
Последнего ли аромата дыхание
С последней ли лаской весны расставанье?

Твоя рука приветно и тревожно
Метнулась из вагонного окна.
Восстановить словами невозможно,
Что на прощанье молвила она.
Любимая, я знаю! Вслед за дымом,
За поездом так много слов неслось,
Так много слов, не сказанных любимой,
Которых слышать мне не довелось.
Я знаю, знаю: в каждом расставанье
Есть боль неповторимая всегда,
Как будто то — последнее свиданье
И новых встреч не будет никогда.
А вспомнишь про нее — еще печальней.
Не в силах ты помочь в ее судьбе:
Ни в хлопотах на пересадке дальней
И ни в мечтах, неведомых тебе.
Любимая! Ты женскою душою
Издалека умеешь угадать
Мой крик души, волнение большое,
Такое, что ничем не передать.
И пусть померкнет небо голубое —
С перрона не уйду и, глядя вдаль,
Я буду разговаривать с тобою,
Чтобы унять свою тоску-печаль.
Мои ладони запах сохранили
Твоих духов, что на руки лила,
И на подушках, что сердца роднили,
Еще найду тень твоего тепла.
И, вспоминая, этой самой тенью
Я буду жить и ждать до сентября,
Пока в холодном сумраке осеннем
Окно вагона не вернет тебя.
И вновь увижу взмах руки любимой,
В глазах воскреснет шляпки строгий вид.
И туфельки. Их шаг неповторимый,
Такой родной, до слуха долетит.
Я жду тебя! Пусть застучит знакомо
По комнатам веселый каблучок.
И вот тогда в тиши родного дома
Признаюсь в том, в чем не успел, не мог.
О том скажу, что следом за тобою
Летело вдаль сквозь паровозный дым.
Когда судьба сливается с судьбою,
Мир гармоничен и неизмерим.

Я знаю вас, Гамлета, сноба двуличного.
Я знаю ваш старый издерганный грим,
Любую гримасу актера трагичного,
Весь будничный ваш и нехитрый режим:
Живя на мансарде,
                              гуляя по дворику,
Сопите в ночи
                      за старинным бюро,
По желтому черепу бедного Йорика
Чертит вензеля неживое перо;
О мудрости тайной толкуете, бродите,
Чужой Эльсинор — это ваша земля,
И пьете
                 на память о давнем прародиче
Капли датского короля.
Вот всё, что осталось у вас королевского:
Ведь не раскошелишься, если в долгах,
И часто
             является тень Достоевского,
Гостит и гостит,
по ночам напугав;
Приходит, грозится и мучит жестоко,
Чтоб зря не мудрили вы — «быть иль
                                                             не быть?..».
Но легче вцепиться вам в собственный локоть,
Чем твердой ногой на дорогу ступить…
Двоишься,
              горюешь,
                                   загадками даришь,
Охваченный трансом проблем и кручин,
И слышишь, как кто-то промолвил:
                                                          «Товарищ!»
И слышишь, как шепчет другой: «Господин!»
И Гамлет очнется,
                           попробует здраво
Ответить на это и то.
Всмотритесь, пожалуйста, — слева и справа
В двоякое это лицо.
Не верьте ему!
                      Не давайте Гамлетику
Таить между фразы и поз
Двуязыкую ту гомилетику,
Его раздвоенья психоз.
Двойник!
                   Раздвоение!
                                   Призрак романтики!
Пустые блужданья раздвоенных душ!
Такой романтизм, запредельный туман такой,
Как падаль, смердит почему ж?
Доказано ясно:
                      двуликие Янусы
В былое глядятся, косить перестав,
И манна надземности, манна гуманности
Химический свой изменила состав.
Наукой давно это званье прочитано,
Небесный подарок на слух и на вид.
Сегодня, как герцогский титул, звучит оно:
Дихлордиэтилсульфид.
Вот — пища мессий, Моисеева манна
С подливкой из хлора
                                   или мышьяка.
Моисей!
                И Мессия!
                                 И Цезарь!
                                                   Осанна!
И — черным крестом бомбовоз в облака.
Другой у романтики вид и повадка —
Вид бравого унтера.
                                Странно,
                                             когда
В шкафу у кого-нибудь, словно крылатка,
Двойник старомодный пылится года.
Откуда досуг и откуда терпенье?
К лицу ли кому-нибудь ветошь отца?
Бредет Достоевский по Западу тенью,
Царапает ногтем двойные сердца.
И люди выходят из раковин славных,
Из чириев злобы, безделья и мук:
И сын генеральский, и гетманский правнук,
И прусского юнкера выродок-внук
Встают в униформе на окрик и стук.
Ступайте, ищите Алеш Карамазовых
В святых легионах, в муштре и строю,
Когда они в масках противогазовых
Фильтруют блаженную душу свою.
Резина раздулась, и хобот — в одышке,
И дует Исус респиратору в зад.
И кажется,
                 князь — христианнейший Мышкин —
И тот подтянулся, как бравый солдат!
Значит, гнусавый, и вас таки
Завлекли просветители те —
И выросли хвостики свастики
На вашем смиренном кресте!
И, лихо намуслив холеные усики
И наглые личики выпятив в глянце,
Безумствуют черногвардейцы, исусики,
Прозелиты святой сигуранцы.
А Гамлет колеблется?
                                     Все церемонии
Отброшены в мире таком.
Принц Дании!
                      Слышите?
                                           Принц Солдафонии
Зовет вас к себе денщиком!
Забиться ли в башню надземную Гамлету?
В углу притаиться и прочь — ни на пядь!
Сегодня развязка трагедии впрямь не та,
Довольно вам руки ломать и стонать,
Ведь в башне той — снайперов черных засада,
В той башне, где рифмы из кости слоновой.
И рифмы умеют стрелять, если надо.
В кого они метят?
                          За Гамлетом слово.
Там с контрразведчиком рядом поэтики
Стоят — крестоносцы святого полка,
Пройдя сокращенные курсы эстетики
Погромов Петлюры, расправ Колчака.
За горло ее, как убийцу, — беспечность
Гуманных, коварных отравленных слов!
Одна настоящая есть человечность —
В ленинской правде последних боев.
Меж новым и старым —
                                      все разведены мосты.
Разъят на два лагеря век.
Смерть черному Гамлету,
                                           принцу Терпимости,
Чтоб в боях родился человек!
На место в бою —
                            не вслепую брести,
А твердо к нему идти:
Учиться у класса любви и ненависти,
Учиться у класса расти.
Стань вровень с другими, простыми бойцами,
Где каждый привычный к боям рудокоп
Научит — противника мерить глазами.
Научит — противнику целиться в лоб.