Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

О тебе не подумать могу ли,
Проходя мимо старых домов.
Глядя в небо, в котором уснули
Стаи майских ночных облаков.
Замечаю, как пахнут Карпаты,
Где трава шелестит на лугах,
Где душистою горечью мяты
Горный ветер в долинах пропах.
Ах, какою любовь благодатной
И волшебною кажется вновь.
И весна может быть невозвратной.
Как последняя в жизни любовь.
Потому-то и ты всех дороже,
Как недужного сердца тепло.
Знал разлуку и знал бездорожье,
Лишь волненье любви не прошло.
Я живу, молодею любовью,
К небу взор поднимаю с земли.
Слышишь клич? На родные гнездовья
Острым клином летят журавли.

Нет, верю я, что снова поднесу
К устам бокал, в нем радость обнаружу,
Я знаю, знал и буду знать красу,
Которая вылечивает душу.
О, музыка невозвратимых лет,
Я помню ту тенистую аллею
И снов и дней давно минувший свет,
Забыть любовь я первую не смею,
Как земляники терпкий аромат.
Как ягод алых спелые кораллы,—
Склоняюсь ниц, не мрачен я, а рад,
Не в горе, не с печалью запоздалой,
А с радостью, что всё до мелочей
На весь мой срок, а может быть, и дале
Запомнил я: и тьму твоих ночей,
И жар, и свет, и тайны, и печали.
Сияй, сияй, не гасни, не тускней
И в смертный час, на темном перевале.

День ли, ночь — к тебе я простираю руки,
О тебе шепчу я в голубую даль.
Тяжело на сердце, тягостно в разлуке,
Но уж если любишь, то светла печаль.
Надо мною вьются, ходят грусти тени,
Как туманчик сизый, голубой дымок.
И снует и меркнет в смутном том сплетенье
Стих мой о любимой в звуках нежных строк.
В тишине приходят к нам воспоминанья
С их неуловимым и живым теплом,
И тогда — нежнее, горячей дыханье,
И душа, как птица, клонится крылом.
Всё тянусь к тебе я. Ты — очарованье,
Жизни дар бесценный, — говорю, любя.
Пусть наполнит душу грустное молчанье.
Всё тянусь к тебе я. Я люблю тебя.

Литва, ведь ты моих прапрадедов отчизна!
Ты, как здоровья ключ, вблизи, за поворотом.
Пусть я уже седой, на праздник, не на тризну,
Пришел, чтоб в вильнюсские постучать ворота.

В глубинах чувств, в тревожной тайне генов
И ныне слышу плеск литовских плавных рек,
Напевы давних дайн, их трепет сокровенный,
Как руны вписаны в сознание навек.

Где пращур складывал свои латынью оды,
Где нам с любимою был слышен первый гром,
Что стал великих гроз предвестником потом,
Твоей там стал я частью жизни и природы,

К мечте сегодняшней приблизясь, к старине.
Слова минувшего Литвы — знакомы мне
Как пробужденье снов, нашептывание визы,
Как песнь певца в льняной пречистой ризе

Под дубом Вилии над золотым огнем.
Моя любимая! С тобой еще пройдем
Вдоль тех дубов, костров, в краю чудесных дайн,
В даль жизнестойких снов, невыявленных тайн,

И мудрый Вайделот, на удивленья радость,
Нас встретит сызнова на дедовской тропе
И, ясновидца взгляд направивший к тебе,
Хотя он слеп, нас спросит: «Quo vadis?» [80]

В стих Вилии, что порожден стихией,
Взыскательный, и всё ж не странный, не чужой,
Я вслушаюсь, чтобы жмудину над тропой
Ответ звучал мой тихий: «Scio, wiam».[81]

Ты шел осенним лесом в Зедазени,
Прижав к губам любимый саламури,[83]
И в монастырь, чьи стены были хмуры,
Вошел, крутые одолев ступени.
За нами затворились двери храма,
И саламури звук, с веками слитый,
Упал цветком на гробовые плиты
Владетелей твердыни Сагурамо.
От строгих стен нагорного собора,
От дедовских могил Гурамишвили
Свирели переливы взмыли в горы,
Как соколы, что рядом гнезда свили.
И каменную митру свил над нами
Гранитный купол церкви в Зедазени,
Мотивами священных песнопений
Дышали мы — стихами и ветрами.
А в песнях воспевалась бесконечность
Людских дерзаний, солнце и природа,
И рокот речи древнего народа,
Как волны горных речек, лился в вечность.
Язык грузинский в хате над Хоролом
Печальным зовом сердце растревожил,
Когда Давид, слабея, телом хворым
Простерся молча на предсмертном ложе.
То было на далекой Украине
Давным-давно, в день августа, как этот.
Давида, страстотерпца и поэта,
Ираклия свирель воспела ныне.
Арагви лента, величавость вида,
Зловещего предгрозья сполох дальний,—
На высях Зедазени в честь Давида
Стоял ты с давней песней поминальной.
Был год тридцать девятый. Скоро-скоро
Ты сменишь нежность, песню саламури,
На стих суровый, говорит который
Про мужество и подвиг в грозной буре.
Ты сам такой — суровости не чуждый,
И грустный, и веселый ты, и смелый,
Возлюбленный, в семье народов дружной
Поэт красы и славы Сакартвело.

На душистом ветерке, что, пролетая,
Подул внезапно, в шелесте шелков,
Во всем, где мелочь самая простая
Тревожит душу, средь ночных часов,
Когда мечтанья не дают покоя,
Виденья приплывают издали,—
Всегда со мной тепло твое живое,
Могучее, как теплота земли.
И этих волн приливы и отливы
Напоминают вечную игру.
Я до конца почувствую, вберу
Их каждый вздох и выдох торопливый.
Всё существо, вся трепетная сила
Моей души охвачены без слов
Их ритмами и таинством веков,
Что нас с тобой навек соединило.

Ночь осени. Внезапный звездопад.
Разящих метеоров рикошеты,
И брызги звезд, летящих из Плеяд,
И жгучий прах распавшейся кометы.

Над нами бездн и бурь круговорот
Рождения и гибели круженье,
И взрывы сотрясают небосвод…
То звездопад
                     иль предостереженье,

Чтоб не теряла свой ориентир
В пучинах океана мирового
Звезда людей — неповторимый мир
Единственного разума живого?

Узкой тропинкою в сумерки чащи
тихо войду, словно в белый собор,—
в этот покой, величаво молчащий,
в этот пустынный заснеженный бор.
Тропка не вскрикнет, не скрипнет, покуда
спят неподвижных сугробов тела.
Разве что вспыхнет снегирь красногрудо,
снег осыпая касаньем крыла.
Тайну молчания вещих мгновений
мне ли изведать сегодня сполна?
Сладкой истомой лесных наваждений
мягко колышет меня тишина.
Счастья и горечи переплетенье,
все увлечения прожитых дней —
в зыбких виденьях, в безмолвном струенье
сомнамбулических плавных теней…
Глубже вздохни, о былом не жалея,
тихо входя по тропинке лесной
на бесконечные эти аллеи,
в вечность протянутые тишиной.