Владимир Высоцкий - Песни. Стихотворения

Я только малость объясню в стихе —
На всё я не имею полномочий…
Я был зачат как нужно, во грехе —
В поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —
Чем выше мы, тем жестче и суровей;
Я шел спокойно прямо в короли
И вел себя наследным принцем крови.

Я знал – всё будет так, как я хочу,
Я не бывал внакладе и в уроне,
Мои друзья по школе и мечу
Служили мне, как их отцы – короне.

Не думал я над тем, что говорю,
И с легкостью слова бросал на ветер, —
Мне верили и так, как главарю,
Все высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,
Как оспою, болело время нами.
Я спал на кожах, мясо ел с ножа
И злую лошадь мучил стременами.

Я знал – мне будет сказано: «Царуй!» —
Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.
И я пьянел среди чеканных сбруй,
Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,
А тайный взгляд, когда он зол и горек,
Умел скрывать, воспитанный шутом, —
Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик!..

Но отказался я от дележа
Наград, добычи, славы, привилегий:
Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,
Я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,
Возненавидел и борзых и гончих,
Я от подранка гнал коня назад
И плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел – наши игры с каждым днем
Всё больше походили на бесчинства, —
В проточных водах по ночам, тайком
Я отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,
Я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век, и люди в нем
Не нравились, – и я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный как паук,
Всё постигал: недвижность и движенье, —
Но толка нет от мыслей и наук,
Когда повсюду – им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить,
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над словами «быть, не быть»,
Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед, —
В него мы стрелы мечем – в сито просо,
Отсеивая призрачный ответ
От вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,
Пошел на зов, – сомненья крались с тылу,
Груз тяжких дум наверх меня тянул,
А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —
Едва застыв, он начал расползаться.
Я пролил кровь как все – и, как они,
Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью – есть провал
Офелия! Я тленья не приемлю.
Но я себя убийством уравнял
С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал,
Я наплевал на датскую корону, —
Но в их глазах – за трон я глотку рвал
И убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,
В рожденье смерть проглядывает косо.
А мы всё ставим каверзный ответ
И не находим нужного вопроса.

Спасибо вам, мои корреспонденты —
Все те, кому ответить я не смог, —
Рабочие, узбеки и студенты —
Все, кто писал мне письма, – дай вам бог!

Дай бог вам жизни две
И друга одного,
И света в голове,
И доброго всего!

Найдя стократно вытертые ленты,
Вы хрип мой разбирали по слогам.
Так дай же бог, мои корреспонденты,
И сил в руках, да и удачи вам!

Вот пишут – голос мой не одинаков:
То хриплый, то надрывный, то глухой.
И просит население бараков:
«Володя, ты не пой за упокой!»

Но что поделать, если я не зво́нок, —
Звенят другие – я хриплю слова.
Обилие некачественных пленок
Вредит мне даже больше, чем молва.

Вот спрашивают: «Попадал ли в плен ты?»
Нет, не бывал – не воевал ни дня!
Спасибо вам, мои корреспонденты,
Что вы неверно поняли меня!

Друзья мои – жаль, что не боевые —
От моря, от станка и от сохи, —
Спасибо вам за присланные – злые
И даже неудачные стихи.

Вот я читаю: «Вышел ты из моды.
Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!
Как глупо, что не месяцы, а годы
Тебя превозносили до небес!»

Еще письмо: «Вы умерли от водки!»
Да, правда, умер, – но потом воскрес.
«А каковы доходы ваши все-таки?
За песню трешник – вы же просто крез!»

За письма высочайшего пошиба:
Идите, мол, на Темзу и на Нил, —
Спасибо, люди добрые, спасибо, —
Что не жалели ночи и чернил!

Но только я уже бывал на Темзе,
Собакою на Сене восседал.
Я не грублю, но отвечаю тем же, —
А писем до конца не дочитал.

И ваши похвалы и комплименты,
Авансы мне – не отфутболю я:
От ваших строк, мои корреспонденты,
Прямеет путь и сохнет колея.

Сержанты, моряки, интеллигенты, —
Простите, что не каждому ответ:
Я вам пишу, мои корреспонденты,
Ночами песни – вот уж десять лет!

Люблю тебя сейчас,
        не тайно – напоказ, —
Не после и не до в лучах твоих сгораю;
Навзрыд или смеясь,
                   но я люблю сейчас,
А в прошлом – не хочу, а в будущем – не знаю.

В прошедшем – «я любил» —
                   печальнее могил,
Всё нежное во мне бескрылит и стреножит, —
Хотя поэт поэтов говорил:
«Я вас любил: любовь еще, быть может…»

Так говорят о брошенном, отцветшем,
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю,
Есть в этом сожаленье об ушедшем,
Стремленье, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к «я люблю».

Люблю тебя теперь —
                   без пятен, без потерь.
Мой век стоит сейчас – я вен не перережу!
Во время, в продолжение, теперь —
Я прошлым не дышу и будущим не брежу.

Приду и вброд и вплавь
                   к тебе – хоть обезглавь! —
С цепями на ногах и с гирями по пуду, —
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду».

Есть горечь в этом «буду», как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступленья про запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана
И, словно настоящему пощечина, —
Сомненье в том, что «я люблю» сейчас.

Смотрю французский сон
                   с обилием времен,
Где в будущем – не так, и в прошлом – по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
К барьеру вызван я – языковому.

Ах, разность в языках, —
                   не положенье – крах!
Но выход мы вдвоем поищем – и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах —
И в будущем, и в прошлом настоящем!

Ожидание длилось,
        а проводы были недолги —
Пожелали друзья:
        «В добрый путь! Чтобы – всё без помех!»
И четыре страны
        предо мной расстелили дороги,
И четыре границы
        шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берез
        добровольно легли под колеса,
Залоснилось шоссе
        и штыком заострилось вдали.
Вечный смертник – комар
                   разбивался у самого носа,
Превращая стекло
        лобовое
                   в картину Дали.

Сколько смелых мазков
        на причудливом мертвом покрове,
Сколько серых мозгов
        и комарьих раздавленных плевр!
Вот взорвался один,
        до отвала напившийся крови,
Ярко-красным пятном
                   завершая дорожный шедевр.

И сумбурные мысли,
                   лениво стучавшие в темя,
Устремились в пробой —
                   ну попробуй-ка останови!
И в машину ко мне
        постучало просительно время, —
Я впустил это время,
                   замешенное на крови.

И сейчас же в кабину
                   глаза из бинтов заглянули
И спросили: «Куда ты?
                   На запад?
                   Вертайся назад!..»
Я ответить не смог —
                   по обшивке царапнули пули, —
Я услышал: «Ложись!
                   Берегись!
                   Проскочили!
                    Бомбят!»

Этот первый налет
        оказался не так чтобы очень:
Схоронили кого-то,
        прикрыв его кипой газет,
Вышли чьи-то фигуры —
                   назад, на шоссе – из обочин,
Как лет тридцать спустя,
                   на машину мою поглазеть.

И исчезло шоссе —
        мой единственно верный фарватер,
Только – елей стволы
                   без обрубленных минами крон.
Бестелесный поток
        обтекал не спеша радиатор.
Я за сутки пути
        не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем —
        я давно разомлел до зевоты, —
Ущипнуть себя за ухо
                   или глаза протереть?!
В кресле рядом с собой
                   я увидел сержанта пехоты:
«Ишь, трофейная пакость, – сказал он, —
        удобно сидеть!..»

Мы поели с сержантом
                   домашних котлет и редиски,
Он опять удивился:
        откуда такое в войну?!
«Я, браток, – говорит, —
        восемь дней как позавтракал в Минске.
Ну, спасибо! Езжай!
        Будет время – опять загляну…»

Он ушел на восток
        со своим поредевшим отрядом,
Снова мирное время
                   в кабину вошло сквозь броню.
Это время глядело
        единственной женщиной рядом,
И она мне сказала:
        «Устал! Отдохни – я сменю!»

Всё в порядке, на месте, —
        мы едем к границе, нас двое.
Тридцать лет отделяет
        от только что виденных встреч.
Вот забегали щетки,
        отмыли стекло лобовое, —
Мы увидели знаки,
        что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов,
                   ничто на войну не похоже, —
Только лес – молодой,
        да сквозь снова налипшую грязь
Два огромных штыка
                   полоснули морозом по коже,
Остриями – по-мирному —
                   кверху,
                   а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой,
                   мне, не знавшему пуль,
        показалось,
Что и я где-то здесь
        довоевывал невдалеке, —
Потому для меня
        и шоссе словно штык заострялось,
И лохмотия свастик
        болтались на этом штыке.