Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Красивый город с тысячью затей,
В свой час узнавший ночь Варфоломея,
Не с Богом ты, но весь в извивах Змея,
И любишь игры чувств, как чародей.

В марионетки превратив людей,
За громом битв ослепнув и немея,
Изящная холодная камея,
Ты только призрак жизни и страстей.

Уж много бурь средь этих улиц стройных
Промчалось в протяжении веков,
И больше не создашь ты новых слов.

Лишь много новых служб заупокойных
Узнаешь ты, когда, разъявши ров,
К тебе придет скрещенье двух ветров.

Золотая разливная спелая рожь,
Перекличка зарниц в захмелевшем июле,
Пересветы серпов, – это правда, не ложь,
Эта правда жива и в безумном разгуле.

Не однажды пропетый зеркальный затон,
Под ракитами речка в сквозистом тумане,
На опушке цветы, – это явь, а не сон,
Это клад, что горит и во мгле испытаний.

Шелестящий овес, бородатый ячмень,
И протяжная песня вон там за холмами,
И живой поцелуй, – это будущий день,
Это вольные птицы над нами и с нами.

И о чем ни вздохнешь, и куда ни пойдешь,
И в какие бы страны ни кинут Судьбою,
Только то, что твое, только это не ложь,
Если грустно, приди, только я успокою.

Блеснув мгновенным серебром,
В реке плотица, в миг опаски,
Сплетет серебряные сказки.

Телега грянет за холмом,
Домчится песня, улетая,
И в сердце радость молодая.

И грусть. И отчий манит дом.
В душе растает много снега,
Ручьем заплачет в сердце нега.

И луч пройдет душевным дном,
И будешь грезить об одном,
О несравненном, о родном.

Через Красное море летят перелетные птицы,
  Удаляясь от смутной страны,
От родимых болот, от лесов, от села, от станицы,
  От родной тишины.

Сколько серых и белых и черных тех крыльев усталых,
  Точно в страхе жестоких погон.
А закат им бросает сияние отсветов алых,
  Распалив свой огонь.

И замучены долгим усильем, измяты ветрами,
  И пути не предвидя конца,
Эти птицы становятся красными в облачной яме,
  От игры багрянца.

Долетят ли? Одни долетят. А другие в просторе
  Упадут, утомясь вышиной.
И в подвижном костре неоглядное Красное море
  Захлестнет их волной.

На лбу холодном был мертвый венчик,
И хор церковный гудел, как гром.
Но вдруг далеко запел бубенчик.
Я встал из гроба. Смотрю кругом.

Пустырь. Пустыня. Равнины. Степи.
Горят деревни и города.
Я мчусь на тройке, той самой, буйной,
Что вещий Гоголь пропел векам.

И ветер веет. Он многоструйный.
Коням дорогу. Все в мире нам.
По ровной глади, по косогорам,

Куда ни мчаться, мне все равно.
И колокольчик напевом спорым
Меня уводит. На высь? На дно?

Закрыв глаза, я вижу сон,
Там все не так, там все другое,
Иным исполнен небосклон,
Иное, глубже дно морское.

Я прохожу по тем местам,
Где никогда я не бываю,
Но сонно помню – был уж там,
Иду по туче прямо к краю.

Рожденье молний вижу я,
Преображенье молний в звуки,
И вновь любимая моя
Ко мне протягивает руки.

Я понимаю, почему
В ее глазах такая мука,
Мне видно, только одному,
Что значит самый всклик – разлука.

В желанном платье, что на ней,
В одной, едва заметной, складке,
Вся тайна мира, сказка дней,
Невыразимые загадки.

Я в ярком свете подхожу,
Сейчас исчезнет вся забота.
Но бесконечную межу
Передо мной раскинул кто-то.

Желанной нет. Безбрежность нив.
Лишь василек один, мерцая,
Поет чрез золотой разлив
Там, где была моя родная.

Душиста нежная мимоза
В своем цветеньи золотом.
Но где-то срывный хруст мороза
И желтый Месяц надо льдом.

Я пью вино, и все мне мало.
Но вдруг шепнет моя душа,
Что в жилах кровь мерцает ало
И жертва Богу хороша.

Я тайно взят растущим сглазом,
Мне бич – пьянящая струя.
Но в ужаснувшийся мой разум
Не в силах заглянуть друзья.

И в миг, когда они как птицы,
Но с птицей дикой и чужой,
Ликует пламя огневицы
Перед разъятою душой.

Недуг владеет слабым телом.
Но дух – в своем. И видно мне,
Как я с лицом спокойно-белым
Безгласно прислонен к стене.

И внятно кличут где-то льдины,
Что все вмещу я в мысль мою,
Но лишь не призраки чужбины,
А жизнь и смерть – в моем краю.

По водосточной трубе стекая,
Уходит капля, за ней другая,
С высот сорвавшись, перебегая,
  Стекают вниз.

Они блистали росой алмазной,
Они блуждали дорогой связной,
И вот с землею, намокшей, грязной,
  Упав, слились.

Их шелестенью я весь внимаю,
Осенним сердцем прикован к маю,
Я их считаю, по ним гадаю,
  Я сплю не сплю.

Пути блужданий мне все известны,
И эти капли, они телесны,
Но не жестоки, но не бесчестны,
  Я их люблю.

Я с ними в черном полночном храме,
Забыт друзьями, убит врагами,
Но не добитый, не в смертной яме,
  Где буйству – тишь.

И мне лишь пряжа мечты с тоскою,
И шорох капель один со мною,
Часы чужие там за стеною,
  И где-то мышь.

Бедой не покроешь беду.
В холодном лучистом бреду
Звезда окликает звезду.
Один я в пустыне иду.

Застыли в душе жемчуга.
Смешались в снегу берега.
Меж сосен, одетых в снега,
Дорога к врагу от врага.

Безбрежна бесчинная ложь.
Готовь мой отточенный нож.
Но, если он даже хорош,
Обман лезвием не убьешь.

Беда не покроет беду,
И я во вселенском бреду
Душою увидев звезду,
Всегда благовестия жду.

Несчетно разбрызгана кровь.
Но спит нерожденная новь.
И, если ты веришь в любовь,
Костер для себя приготовь.

Гори, расцвечайся, и верь.
Ты выжжешь к грядущему дверь.
Из бездны является зверь.
Он в бездну уходит теперь.

Шелк золотой и багряный развеялся с песней вечерней.
Голос молитвы восходит к дрожанью затепленных звезд.
Топот коней при возврате в пространстве звучит равномерней.
Около темного замка подъемный окончился мост.

Ночь передумает много пред часом седым зачинаний.
Снова поднимутся копья, ударят щиты о щиты.
Черный смиряющий бархат, сгустись в догоревшем тумане.
Благо душе человека, что есть и часы темноты.

Слева тянется кровавая рука.
Приходи ко мне и будет жизнь легка.
Слева тянется проклятой сказки ложь.
Приходи, от Сатаны ты не уйдешь.

Справа светятся обманно огоньки.
Справа нет тебе ни зова, ни руки.
Лишь один завет: Налево ни чуть-чуть.
И кладут тебе булыжники на грудь.

О, предтечи светлоокие мои,
Было легче вам в стесненном житии.
Раньше было все во всем начистоту.
А теперь из пыли платье я плету.

У меня в моих протянутых руках
Лишь крутящийся дорожный серый прах.
И не Солнцем зажигаются зрачки,
А одним недоумением тоски.

Я ни вправо, я ни влево не пойду.
Я лишь веха для блуждающих в бреду.
Мир звериный захватил всю землю вплоть.
Только птица пропоет, что жив Господь.