Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

С кем мне говорить? С неверным иноверцем?
С ним, кто сеет смерть, пожар по городам?
Нет, с одним моим пустынно-нежным сердцем,
Сердца моего врагу я не отдам.

С кем же говорить? С слепцом? С единоверцем?
С ним ли, кто Судьбой уловлен в западню?
Нет, с одним моим, тоской сожженным, сердцем,
Сердцу моему вовек не изменю.

Бесконечны снежные поляны,
Горы, степи, хмурые леса.
Ах, я знаю солнечные страны,
Видел голубые небеса.

Индия, Ниппон, Самоа, Ява,
Знавший Фараонов, мощный Нил,
Обо всем, что в мире величаво,
Я любовно память сохранил.

Есть повсюду праздники живые,
Вольный путь свершает красота.
Но страна, где я любил впервые,
Более не прежняя, не та.

Разломилась гордая твердыня,
Разорвалась радостная связь,
Где цвели просторы, там пустыня,
Где был труд, там брызжет кровь и грязь.

Умерли. Замучены. Убиты.
Или смотрят в мерзлое окно.
И Луна струит им хризолиты,
Но смотрящий стынет, пал на дно.

Где моя любимая? Жива ли?
Все ли в мыслях ласковых со мной?
Я в соленых брызгах, в диком вале,
Он напрасно встал над глубиной.

Я был каплей между капель водных,
Строивших приливную волну.
Праздник душ среди пространств раздольных,
Он ушел в какую же страну?

Совершилось древнее заклятье: –
К четырем ушедшие ветрам,
Косо друг на друга смотрят братья,
Горе тем, кто свой оставил храм.

Мне нигде нет в мире больше места,
В каждом миге новый звон оков.
Приходи же Белая Невеста,
У которой много женихов.

Но доходит голос издалека: –
«Подожди, не твой еще черед,
Путь свершай, не упреждая рока.
Белая Невеста всюду ждет».

Хватит ли последнего усилья
Подойти к заветному ключу?
Из тоски скую себе я крылья,
И к желанным в бездну улечу.

Снежный сон от края и до края
Безоглядно стынущей страны.
Кто-то ходит, кровью окропляя
Бесконечность белой пелены.

  Чья-то тень, огромна и безлика,
  Сеет в снеге красные цветы.
  Вырастут они, и смотрят дико
  В холоде взметенной темноты.

Отцветут, и лепестков багряных
Много на запятнанном снегу.
Пляшет вьюга. Свищет в плясках пьяных.
Я смотрю. Я жду. Я стерегу.

  Знаю. Это час для привидений.
  Но Луна, узнавшая ущерб,
  Ждет своих назначенных мгновений,
  Выточит для оборотня серп.

Голову у оборотня срежет,
Выпустит еще свою метель,
Хлопья снега нового разнежит,
Всюду будет белая постель.

  Вся земля задремлет в сне заклятом,
  Чтоб весной, взглянувши в небосклон,
  Прошептать, упившись ароматом: –
  «Я спала. Мне снился страшный сон».

Ты золотая хризантема,
И черный ирис – милый твой.
Мое живое сердце немо
От тяжкой скорби мировой.

Вы оба к нежному расцвету
Раскрылись ласковой душой.
Но я устал бродить по свету,
Мне грустно в радости чужой.

Ты золотая хризантема,
И дружны в цвете два цветка.
Но мыслям тяжело от шлема,
В усталом воине тоска.

Прошли веселые ловитвы,
Умолк мой звучный гордый рог.
Я лишь обломок долгой битвы,
В которой победить не мог.

Нарядный город, бывший торжеством,
Стал рамою исчезнувшей картины,
Где был поток, ленивый глянец тины,
И смерть везде, где был огонь в живом.

Гроза пришла. Такой был гул и гром,
Что все упали наземь властелины.
И руки убивали. Гнулись спины.
Хребты ломались. Разум пал ничком.

Взыграла ярость пламени и дыма,
И все свое народ мой сжег в огне.
Сто миллионов – в пропасти, на дне.

Но кликнут к Богу, как пойдет Он мимо.
В моей стране беда неисчислима,
К твоей стране беда идет вдвойне.

Где больше жертвы и беды,
  Там ближе к правде дух.
Огонь единственной звезды
  Узнал с земли – пастух.

Где беспредельна нищета,
  Там слышит песню слух.
И в мире выросла чета,
  Встает второй пастух.

Где свет в душе, там кроток вздох,
  Мечтает сердце вслух.
С звезды глядит на землю Бог,
  И третий встал пастух.

Дрожит глубокий небосклон
  От лучевой игры.
И в скудных яслях дышет Он,
  Кто поведет миры.

В предельной бездне взвеян страх,
  Мрак, смотрит из норы.
Но в них, в притихших пастухах,
  Грядущие миры.

С звезды к душе хрустальной звон,
  Так ключ бежит с горы.
Кто верит, с теми вечно Он,
  В Ком жизнь и все миры.

Я шел и шел, один, в снегу.
Еще живу – с какой же целью?
На чуждом диком берегу,
Свистящей схваченный метелью,
Иду, и больше не могу
Вверяться цепкому морозу.

Но вдруг, на взвеянных снегах,
Я алую увидел розу.
Чья кровь на этих лепестках?
Чья мысль? Чья жизнь? И сон? И страх?
Какой души долготерпенье
Дождалось вьюжного цветенья?
Не знаю. Но в чужом краю
Всем тем, кто сердцем любит пенье,
Я эту розу отдаю.

Мне говорила мать моя,
Что в том едином первочасьи
Не закричал родившись я,
А был в таинственном безгласьи.

Мой первый час – не первый крик,
А первый долгий миг молчанья,
Как будто слушал я родник,
Напев нездешняго звучанья.

И мать сказала: «Он умрет».
Она заплакала невольно.
Но жив, живет певучим тот,
Кто тайну слушал безглагольно.

В саду многоцветном, в смиренной деревне,
Я рос без особых затей.
Не видел я снов о волшебной царевне,
И чужд был я играм детей.
Я помню, любил я под Солнцем палящим
Один приютиться саду.
Один по лесным пробирался я чащам,
Один я смотрел на звезду.
За ласточкой быстрой, воробушком, славкой,
Следил я, прищурив глаза.
Был каждой утешен зеленою травкой,
И близкой была стрекоза.
И счастье большое – смотреть у забора,
Как ящериц серых семья
Купается в солнце, не видя дозора,
Любил и не трогал их я.
И радость большая – увидеть, как утки
Ныряют в пруду пред грозой.
Услышать, что вот в грозовом первопутке
Громовый разносится вой.
Под первые брызги дождя золотого
Подставить, так жадно, лицо.
Искать под березой неверного крова,
Хоть вон оно, близко крыльцо.
Часы голубые в лазоревой шири
Скопили минуты гурьбой.
Им молния – стрелки, и тучи им – гири,
И гром был им – радостный бой.

Лежать в траве, когда цветет гвоздика,
И липкая качается дрема.
Смотреть, как в небе сумрачно и дико
Растут из шаткой дымки терема.

Узнать, что в юном сердце есть хотенье,
Истома, быстрой крови бьется жгут.
Она. Она. С ней праздник, полный рденья,
Безумный танец бешеных минут.

Жестокость золотого циферблата.
О, Солнце! Заходи. Придет она.
Весь разум взят, все сердце жаждой взято.
Секунды бьются в пропасти без дна.

Они поют, и в каждой – боль пронзенья.
Хочу. Люблю. Где Солнце? Ночь уж тут.
Луна горит. В ней правда вознесенья.
Я сжат кольцом томительных минут.

Он острый, край серебряного круга.
И мгла кругом. В цвету небесный куст.
Я царь всего от Севера до Юга.
Огонь в огонь. Уста до алых уст.

Тик-так. Тик-так. Часов карманных
Проворен лепет близ постели.
Красива сказка снов желанных,
Красив и вой слепой метели.

Не так, не так правдивы струи,
И все цветные ткани жизни,
И все немые поцелуи,
Как всплеск рыдания на тризне.

Тик-так. Тик-так. Храни ребенка,
Который в сердце помнит детство.
Но Хаос жив, и кличет звонко,
Что вечно темное наследство.

Не так, не так тебя ласкало
Твое мечтанье и желанье,
Как жалит, в полночь жизни, жало.
Тик-так. Тик-так. Люби изгнанье.

Полночь бьет. Один я в целом мире.
Некому тоску мою жалеть.
Все грозней, протяжнее и шире,
Бой часов, решающая медь.

Безвозвратно кончен день вчерашний.
Воплотился в яви жуткий сон.
С вечевой высокой грозной башни
Бьет набат, в пожаре небосклон.

Полночь ли, набат ли, я не знаю.
Прозвучал двенадцатый удар,
Бьют часы. И я к родному краю
Рвусь, но не порвать враждебных чар.

Кровь моя – секунда в этом бое.
Кровь моя, пролейся в свет зари.
Мать моя, открой лицо родное.
Мать моя, молю, заговори.