Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

И года не прошло еще с тех пор,
Как стал я Ваш субботний завсегдатай.
У Вас народ ученый, бородатый,
Нередко в их толпе мой вянет взор.

Я Ваше имя переврал (позор!),
Даря Вам первый том тяжеловатый
Своих стихов. Теперь стальные латы
На мне, и я лечу во весь опор.

Я слушал, как хвалили через меру,
Не в шутку уподобили Гомеру
Пиита, описавшего блины.

Я слушал, как ругали жесточайше
Откормленной Сафо худые сны,
Но я молчал, склонясь над чайной чашей.

Угробят нас под горькой синевой,
Под нежными больными небесами,
Или простимся, может быть, мы сами
Навеки с деревянною Москвой.

Мы сниться будем девушкам в Сиаме,
Куда хотели мы уплыть с тобой,
И там над нами в глуби голубой
Заплачет ночь янтарными слезами.

И в Индии, бессмертием горя,
Ликующая лира дикаря
Наполнит наши песни славой громкой.

В твоем, забвенье, сумраке крутом
Мы звездный путь проложим, а потом
На родине отыщут нас потомки.

Тебя поют на песенных пирах,
Приличные стихи все пишут, право,
Глядишь налево и глядишь направо, –
Поля, как полагается в стихах.

Певал тебя и я, но впопыхах
Забыл, что не дано поэту права
Поэтов порицать, и медлит слава,
И душу леденит веселый страх.

Я как Шекспир, быть может, предприимчив,
Из тьмы звезду на быстром слове вымчав,
Не ведаю ни зависти, ни зла,

В твой звонкий дом вхожу, о слава, тихо, –
К моим губам ты руку поднесла, –
Беззубая, горбатая шутиха!

Печаль крутая северного края,
Его землистый низкий небосвод,
Тревогу ветер бьет и тучи рвет,
Разбойничья их трогается стая.

У нас тогда пора стоит сырая,
Сады пустеют, умирает год,
Крепчает мрак, густеет хоровод
Осенних звезд, торжественно блистая.

Скорбим тогда о том, что отошло,
Агатом блещет мутное стекло
Разбитых дум и канувших видений.

Единственно бессмертная тоска
Вздыхает грудью полной при паденьи
Укутанного в золото листка.

Мои слова слабее дум моих,
А задрожали думы очень рано,
Когда не ведал я, что небо – рана,
Сияющая кровью звезд живых.

И пусть нам ледяная скука их
Молитвенна, торжественна, желанна…
Умей заимствовать у Тамерлана:
Не стоит мир властителей своих.

Тимур и Байрон – гении хромые –
Равно точили черепа немые,
Оттапливали серый воск мозгов.

Пока у всех он песнею не вспыхнет,
Окован властью будет мир врагов, –
В уме души лишь замыслов слепых нет.

Изба России передрогла в дым,
Война прошла чугунными шагами,
А мы по-прежнему поем стихами
Немое поле с куполом седым.

Угрюмым звоном сумрак шевелим,
Гремим строкой всё крепче и упрямей,
Ручьи созвездий будим в сонной яме
Ужасным содроганием своим.

Звените звонче, трепетные строки,
Иные дни, но тот же блеск жестокий
Над нами в недоступной высоте.

Огонь журчит всё тот же шелковистый
В подземной неостывшей темноте,
У нас в душе всё те же злые свисты.

Гроза прошла над нашими полями,
Единственная в мире, говорят,
Огни зарниц свершали свой обряд,
Ревели облака колоколами.

Громоздкая обедня шла над нами,
И мы краснели от ушей до пят,
Юнел от радуги наш старый сад,
Широкая заря цвела как знамя.

Ее дыханье многих обожгло,
Но мы не променяли на стекло
Горячий блеск морозного алмаза.

Елеем белых звезд с давнишних лет
Ловец словес торжественно помазан
И буйной тьме не смыть их тихий свет.

Корму подняв над темной синевой,
Окружность смертной описав орбиты,
Неосмотрительной горой пробитый
Ступал на дно «Титаник» роковой.

Тонули миллиардеры под вой
Аккордов похоронных и сюиты,
Написанной на коже Маргариты
Туманной Мефистофельской рукой.

И радио невидимые кони
Неслись во все концы морей… Маркони
Умно смотрел с экрана в темноту.

Юнцом я был, но знал уже терзанья,
Огромную я видел пустоту
Над вечным словом пестрого сказанья.

Не обозлил меня певец Оксаны,
Как мумия засушенный певец,
Строптивых невтерпеж ему овец,
Привыкшему к блеянию осанны.

Огромный мир, веселый, несказанный,
Чьи скрыты и начало, и конец, –
Я мчу, еще не узнанный гонец,
В угрюмый стан, где соловьи – фазаны.

Жаркое б хорошо сварить из вас,
И то вы тощи, синева у глаз,
Ан в них самих черным-черно, в глазах-то.

Черным-черно при свете даже дня,
Смиренной руганью, хвалою затхлой
Обрадович обрадовал меня.

Тебя я жажду, светлой и крылатой,
Веселой как сияющий мороз,
Я для тебя ищу лазурных роз,
И строф влачу я блещущие латы.

И на земле, где битвы и закаты,
Где трепет мой величественный рос,
Я с именем твоим ничьих угроз
Не устрашусь и никакой утраты.

Пусть медленна как умиранье ты,
Пусть брошена в пучину высоты,
Как сумрачный собор тысячеглавый, –

По капле жгучей радостно долбя,
Я верую, о каменная слава,
Когда-нибудь я продолблю тебя.

Жестокий час, гуляет без подпруг
Веселый ветер в поле перекрытом,
Он ржет к беде, он снег дробит копытом…
Приди тоску делить, жестокий друг.

Я как дикарь приветлив и упруг,
С улыбкой на лице простом и сытом,
Пошлем привет блаженным Карменситам,
Вольемся мыслями в их сладкий круг.

Нальем стаканы темным знойным чаем,
Им сердце как вином мы раскачаем,
Мы будем ночи бледной слушать вой,

Любимых строф мы дружно тронем звенья,
Веселый ужас вьюги снеговой
Вселился в нас под видом вдохновенья

Как слезы со щеки одутловатой,
Слезают звуки с розовой души.
Кричи, поэт, а не слова пиши
Над бледною распластанною ватой.

Что слово? Черный волосок, в тиши
Курчавится им ум, сомненьем смятый.
К тебе иду я, воздух роз и мяты,
Прозрачный мир, чьи ночи хороши.

Изъеденная звездами трепещет
Лазурь пушистая, зарница плещет,
Дробя стихию нежную свою.

Кого мне петь в такую синь густую?
Костлявые, воздетые впустую
Галлюцинации земли пою.