Дмитрий Кленовский - Полное собрание стихотворений

Когда, сорвав цветок на золотом стебле,
Что должен тот вдыхать, кто, все вернув земле,
Спуститься поклялся в Эреб за Эвридикой,
Не устрашась опять меж скал пещеры дикой
Увидеть женщиной ту тень, что он любил, -
Я реку переплыл и голубей вскормил,
К надежде звавших и к любви летевших,
Остановился я в лесу, уже темневшем,
И ждал, чтоб встала ночь перед судьбой моей,
Не давшей ни цветов, ни белых голубей
Желанью рук моих, ни даже этой тени,
Что, не ответив мне, спустилась по ступеням,
Надежду и любовь с собою уведя.
Уже настала ночь, когда сквозь ветви я
Увидел кузницы мигающее пламя,
Где в искрах и дыму, взвивавшемся клубами,
Ковали на огне певучие мечи.
И я схватил один, и ветвь, что им в ночи
Отсек я, золотом вспоенная и снами,
Уж больше никогда не расцветет цветами.
И белых голубей убил я и потом
Все тем же, в темноте сверкающим, мечом
Таинственную тень пронзил я, сам не зная
За что, и с этих пор душа моя немая -
Та одержимая, что здесь по берегам
Блуждает, пагубна цветам и голубям.

В мой дом покинутый, чья дверь закрыта мною,
Где лампа умерла и спит камин с золою,
Когда устану я бродить среди равнин,
Вернусь я, чтоб зажечь и лампу и камин.
Леса вокруг него так дики и огромны,
Что время к осени клониться будет темной,
Когда мои шаги разбудят у ворот
То эхо легкое, что им ответ дает.
Но я боюсь узнать, что, растоптав куртины,
Сатиры выпили хранившиеся вина,
Что фавны пьяные в саду, где Май отцвел,
Украли сладкий мед и разогнали пчел,
И, вместе с розами увядшими, в фонтаны
Каменья побросали и каштаны.

Уж осень в глубине лиловых вечеров
От плуга отпрягла своих немых волов.
Спят воды и поля, дымящиеся мерно…
О, первые костры дают и пепел первый.
И если яркий тирс в руке сломаешь ты,
То догорят на нем и грозди и цветы,
Которыми он был овит в часы безумий,
И осень в глубине твоих ночных раздумий
Тех медленных волов от плуга отпряжет,
Которых твой порыв в него запряг… Но вот
И тень спускается, и на душе впервые
И пепел тающий, и воды золотые,
Зовущие тебя с усталых рук отмыть
Минувшее и тирс забытый превратить,
Лишенный навсегда цветов и гроздий алых,
В дорожный посох, нужный для усталых.

Как много было роз в саду моем в Апреле!
Но вот уже ручьи набухшие запели
Дождями первыми и первою грозой.
На балюстраду, красною лозой
Овитую, облокотясь руками,
Я вижу длинную дорогу с колеями
И слышу, Осень, близкий твой приход.
Ты молодым вином пьяна, твой шаг нетверд.
Тростинкою свирель растет у водоема
И в легком ветре ждет, напрасной и зеленой,
И пальцы, что ее отрежут, и уста,
Ей вдохновленные, чья песнь войдет, чиста,
В дворец твоих вечерних меланхолий,
О, Осень, и сплетет в звено одной неволи
Свой юношеский бред со старостью твоей,
И легкий смех своих апрельских дней
С измученного сентября рыданьем,
И нас вздохнуть заставит от сознанья,
Что все блаженное и горькое слилось,
Как этот шум дождя и этот запах роз.

Я приношу тебе сегодня в грезах скромных
Жест медленный больших корзин, сплетенных
Из яблок золотых, из гроздий и из роз.
Заря прекраснее до полной смерти звезд.
И меж цветов прекрасней плод медовый.
Вот холст тончайший, пурпурно-лиловый,
Терпеньем сотканный и зорь и вечеров,
И теми прялками, которыми без слов
Трудолюбивые и скромные разумны.
Вот длинное весло, что в битве с морем шумным
Омыто пеною - земле вернулось вновь.
Вот в чаше молоко, горячее как кровь,
Прекрасные для тех, кто их имеет право
Вкусить от уст любви, иль на груди у славы.
Я в гордости моей еще несу тебе
Мой гнев, кусающий себя в слепой борьбе.
О, светлое дитя. Иного не имея,
Одни лишь помыслы мои дарю тебе я:
Созревшие плоды, корзин изгиб витой,
Весло покорное, немного славы той,
Которой пенится в час гнева сердце это, -
И ясную любовь, что в пурпур мной одета.

Те дети далеко, какими от весны
Почти до летних дней с тобою были мы.
Ты - в памяти моей и я - в воспоминаньи
Твоем - мы вместе оба, и сознанье
Былого между нами - как вода.
Я наклоняюсь и смотрю туда,
И вижу облака, и неба отблеск нежный,
И листья, и тебя в тунике белоснежной,
Смеющейся тому, что образ легкий твой
Водою опрокинут, и такой
Далекой, маленькой, какими лишь бывали
Черты богини на ее медали,
Как будто б и твои далекие черты
Запечатлелись в яхонте, о ты,
Живущая во мне все ближе, все яснее,
Богиня памятью очерченной камеи!
Твой образ навсегда со мною, оттого,
Что мне была дана дрожь тела твоего,
А губ твоих едва заметные улыбки
Дарили мне часы и гордости и пытки
Под неба звездного иль мрачного шатром.
С цепями тяжкими любовь вошла в мой дом.
И так же, как и жизнь, душа моя страдала
Тем, что она всегда смеялась иль рыдала,
Послушная уму, которым правит страх.
И если образ твой порой в моих глазах
Еще является, он выточен едва ли
В иной, чем бронзовой иль мраморной, медали,
Где все, что так еще неясно было в нем,
Едва намечено гадающим резцом
И где случайность лишь удара при ваяньи
Дает губам изгиб улыбки иль рыданья.

Надежда и Любовь шли вместе вдоль реки.
Надежда! и у ног ее цветут цветки,
И яркие лучи смеются в складках светлых
Одежды, сотканной из помыслов заветных,
Прозрачной до того, что сквозь нее видна
И стана женственность, и кожи белизна.
Улыбка на губах играет, но порою
Земля скользит уже под слабою ногою,
И хоть любовь ее поддерживает, но
Пройти им до конца вдвоем не суждено.
То море, где река теряется, далеко.
И прежде чем заря подымется с востока,
В одежде все еще сверкающей своей
Надежда, догорев, погаснет вместе с ней.
И ты сожжешь ее своими же руками,
Любовь! сберешь золу, когда потухнет пламя,
И в урне глиняной и миртом обвитой
С собою унесешь, сливаясь с темнотой.

Послушную свирель брала моя рука.
Мое дыхание в отверстья тростника
Входило смехом, чтоб уйти рыданьем.
Я наблюдал в воде фонтана умиранье
Осенних листьев, забывая тот
Лавровый куст, что ввек не отцветет.
И в стаде у меня, расхищенном богами,
Священный пасся конь с поникшими крылами.
Но как-то, за узду его схватив рукой,
Обломки бросил я в фонтан свирели той
И посох отломил с куста у влаги сонной,
Тяжелый - будущим, надеждою - зеленый,
И вместе мы сквозь лес темнеющий прошли
К долине и к реке, сверкающим вдали.
И там увидел я, как зажженный лучами
И алый весь от них, как радостное пламя,
Священный конь раскрыл огромных крыльев взмах
И, посох нюхая, что я держал в руках,
Кидаясь в долгий путь к неведомому морю,
Поднялся на дыбы навстречу новым зорям.

В прозрачном воздухе звенел мой тяжкий молот.
Я видел реку, сад фруктовый,
До леса дальнего поля,
Под небом, что синело с каждым часом
И лиловело к самому закату.
Тогда лишь только подымался я
И члены расправлял, содеянным счастливый,
Устав сидеть с рассвета до заката
Пред глыбой мрамора, в которой я
Высокой вазы высекал края,
Что под ударом тяжкого металла
В прозрачном воздухе так радостно звучала.

Прекрасная, она уже росла,
Она рождалась из простого камня,
Бесформенная в стройности своей.
И ждал я,
Уже не прикасаясь больше к ней,
С тревожными от праздности руками,
Смотря направо и налево днями,
Пугаясь шума около себя.
Струя,
Не умолкая, плакала в фонтане.
В тишине
Я слышал, как вдали, в саду темневшем,
С деревьев мерно падали плоды;
Я аромат вдыхал цветов истлевших,
Что легкий ветер приносил с собой.
Порой -
Как будто кто-то говорил, казалось.
А как-то раз, когда не спалось,
Услышал я за полем и рекой
Свирели пенье.
В один из дней
Среди осенних, золотых ветвей,
Рыжеволосого и пляшущего плавно,
Я видел фавна.
Его же как-то раз увидел я
Из леса вышедшего и у пня
Нацелившегося рогами
На бабочку, что там кружилась над цветами.

И как-то раз еще увидел я,
Как переплыл кентавр огромный реку.
По шерсти лошади и коже человека
Вода струилась. Стоя в камышах,
Он воздух потянул ноздрями и, заржав,
Уплыл обратно. След копыт с утра
В траве нашел я.

Женщины нагие
Далеко, в глубине пустого поля,
Прошли, неся цветы в руках своих.
И у фонтана встретил раз троих.
Одна из них - она была нагая -
Сказала мне: запечатлей на камне
Мечту о теле трепетном моем
И отразиться в нем улыбкой дай мне.
Смотри на мерный танец, что втроем
С моими сестрами веселыми сплела я,
Вокруг
Тебя кружа его и расплетая…

И я почувствовал прикосновенье губ.

Тогда огромный сад, и спящий лес, и дали
Каким-то трепетом нежданным задрожали.
Фонтан потек живей проснувшейся струей.
Три нимфы медленно кружились предо мной,
И пенье слышалось за садом и рекою,
И фавны рыжие из леса шли толпою,
И, воздух потряся ударом ног своих,
Кентавры пронеслись, и на спине у них,
Хромые от укусов пчел, сидели
Сатиры пьяные, обмотанные хмелем.
И морды жесткие и алых губ пятно
Сливались поцелуями в одно.
И пестрый хоровод в своем разгуле диком -
Сандальи и хвосты, копыта и туники -
Кружился в исступленьи предо мной,
На вазу заносившего рукой
Вселенской жизни мощное биенье.

Дыхание земли созревшей опьяненьем
Прокрадывалось в мозг, и в запахе цветов,
И гроздий давленых, и пляшущих козлов,
Под топанье копыт, повторенное эхом
Сквозь вихрь движенья и сквозь всплески смеха -
Я в мраморе спокойном высекал
Все то, что вкруг себя я видел и слыхал;
И между жарких тел, и острых испарений,
И ржанья дикого, и воплей, и движений -
Все время ощущал на пальцах этих рук
То злобных пастей храп, то поцелуи губ…

Вечерний сумрак пал и ум сковал дремотой.

Мой бред погас во мне с оконченной работой,
И завершенною в вечерней тишине
Вся, снизу доверху, явилась ваза мне,
Почти сливаясь с потускневшей далью.
И вырезанный вкруг нее спиралью
Исчезший хоровод, чей шум издалека
Едва лишь долетал на крыльях ветерка
Кружился…, с фавнами, с кентаврами, с козлами,
С нагими женщинами и Богами,
В то время как, навек теряясь в темноте,
Я проклинал зарю и плакал о мечте.

Прочь, муза! Отойди! Рукой его не тронь!
Зерном и лаврами тобой вскормленный конь
Не хочет больше знать твоих прикосновений,
Ласкающих ему и шею и колени
И в гриву темную вплетающих цветы.
Огромный, он воспрял, горя средь темноты,
Копытом разорвал края твоей одежды
И к медленной заре, едва раскрывшей вежды,
Умчался, навсегда покинув мирный сон,
И руки нежные, которыми вскормлен,
И поле яркое с цветами голубыми,
Где жили девять Муз и где он рядом с ними
С лаврового куста листву щипал не раз.
Умчался! Ясный след твоих копыт, Пегас,
Остался навсегда на тростниках и глине.
В ущельи пастухи и пастыри в долине
Дрожали, увидав прыжки его и бег.
И, не успев закрыть им ослепленных век,
Жнецы и виноградари следили,
Как он вздымал излом своих огромных крылий,
То нежным серебром, то золотом горя.
Ты видела его, рассветная заря!
Ты, небо звездное, видало! - в трепетаньи
Наполнившего лес своим могучим ржаньем,
Кидавшегося ввысь, к лазури голубой,
И к морю шумному, где радостный прибой
Возносит гребни волн, что на него похожи,
Направившего бег стремительный, чтоб в дрожи
И в мыле от своей погони, на бегу
Остановиться вдруг на самом берегу,
Где волны гневными ломаются скалами,
И тихо овевать прозрачными крылами,
Что свежие ветра вздувают пылью пен,
Дитя, рожденное от моря и сирен.