Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза

Пора духовную писать,
Как видно, надо умирать.
И странно только мне, что я ране
Не умер от страха и страданий.

О вы, краса и честь всех дам,
Луиза! Я оставляю вам
Шесть грязных рубах, сто блох на кровати
И сотню тысяч моих проклятий.

Тебе завещаю я, милый друг,
Что скор на совет, на дело туг,
Совет, в воздаянье твоих, — он краток:
Возьми корову, плоди теляток.

Кому свою веру оставлю в отца,
И сына, и духа, — три лица?
Император китайский, раввин познанский
Пусть поровну делят мой дух христианский.

Свободный, народный немецкий пыл —
Мыльный пузырь из лучших мыл —
Завещаю цензору града Кревинкель;
Питательней был бы ему пумперникель{176}.

Деяния, коих свершить не успел,
Проект отчизноспасательных дел
И от похмелья медикамент
Тебе завещаю, германский парламент.

Ночной колпак, белее, чем мел,
Оставлю кузену, который умел
Так пылко отстаивать право бычье{177};
Как римлянин истый, молчит он нынче.

Охраннику нравственных высот,
Который в Штутгарте живет, —
Один пистолет{178} (но без заряда),
Может жену им пугать изрядно.

Портрет, на коем представлен мой зад, —
Швабской школе; мне говорят,
Мое лицо вам неприятно{179} —
Так наслаждайтесь частью обратной.

Завещаю бутылку слабительных вод
Вдохновенью поэта{180}; который год
Страдает он запором пенья —
Будь вера с любовью ему в утешенье.

Сие же припись к духовной моей:
В случае, если не примут вещей,
Указанных выше, — все угодья
К святой католической церкви отходят.

Германия хоть и младенчик пока,
Но в кормилицах — солнце: ребенок
Не мирным питается молоком,
А пламенем бурным с пеленок.

Питаясь так, растет по часам,
И кровь бурлит в аорте.
Соседские ребятки, вы
С мальчуганом этим не спорьте!

Сей неуклюжий богатырек
Дуб может вырвать из почвы
И вам раздробить хребты, черепа
Размозжить. От него — все прочь вы!

В нем общее с Зигфридом{182}, с тем молодцом,
Кто в песнях воспет был недаром,
Кто, меч отковав, наковальню свою
Рассек единым ударом.

Да! Будет день — как Зигфрид, ты
Убьешь ненавистную гидру.
Хейза! Как мамка твоя в небесах
Смеяться будет хитро!

Убьешь, и ее сокровища все
Захватишь ты в наследство.
Хейза! Как будет на солнце тогда
Сиять золотой венец твой!

Резвость мягкая и живость,
Грациозная болтливость,
Смех, чарующая ложь,
Лихорадки страстной дрожь
И любви живой порывы —
Вот, французы, чем сильны вы!

Немцы — как того не видеть? —
Мастера лишь ненавидеть.
Эту ненависть излить
Нужно им во что б ни стало,
И чтоб яд ее вместить —
Гейдельбергской бочки мало.

Поешь, как некогда Тиртей{184}
Пел своего героя,
Но плохо выбрал публику,
И время не такое.

Усердно слушают тебя
И хвалят дружным хором —
Как благородна мысль твоя,
Какой ты мастер форм.

И за твое здоровье пить
Вошло уже в обычай,
И боевую песнь твою
Подтягивать, мурлыча.

Раб о свободе любит петь
Под вечер в заведенье.
От этого питье вкусней,
Живей пищеваренье.

Гервег, стальной жаворонок!
Ликуя, взвиваешься ты в вышину,
К священному солнцу, в пылу упования;
Ужели и впрямь озарилась Германия
И, зимы сразив, прославляет весну?

Гервег, стальной жаворонок!
Ты лихо взмываешь в простор голубой,
Теряя из виду земли очертания.
Лишь в строфах твоих, воплощеньем желания,
Цветет та весна, что воспета тобой!

Сова изучала пандекты,
И римское право, и глоссы;
В Италию явившись,
Спросила: «Где здесь Каносса?»

А дряхлые вороны
Сидят, опустивши крылья,
И ей отвечают: «Каносса
Покрыта прахом и пылью.

Ее бы построить снова,
Да где нам, сидя на соснах?
У нас и мрамора нету,
И нет гостей венценосных».

Угрюмые взоры слезой не заблещут!
Сидят у станков и зубами скрежещут.
«Германия, саван тебе мы ткем,
Вовеки проклятье тройное на нем.
Мы ткем тебе саван!

Будь проклят бог! Нас мучает холод,
Нас губят нищета и голод,
Мы ждали, чтоб нам этот идол помог,
Но лгал, издевался, дурачил нас бог.
Мы ткем тебе саван!

Будь проклят король и его законы!
Король богачей, что ему наши стоны!
Он последний кусок у нас вырвать готов
И нас перестрелять, как псов.
Мы ткем тебе саван!

Будь проклята родина, лживое царство
Насилья, злобы и коварства,
Где гибнут цветы, где падаль и смрад
Червей прожорливых плодят.
Мы ткем тебе саван!

Мы вечно ткем, скрипит станок,
Летает нить, снует челнок,
Германия старая, саван мы ткем,
Вовеки проклятье тройное на нем.
Мы ткем тебе саван!»

Когда-то вам пригрезился флот.
Мы весело выплыли в море.
Попутный ветер надул паруса,
И мы понеслись на просторе.

Фрегатам дали мы имена,
Увенчанные славой.
Гофман фон Фаллерслебен{188} и Прутц{189}
Возглавили строй величавый.

Поодаль бежал люгерок Фрейлиграт.
Над ним, как месяц пригожий,
Сиял царя мавританского бюст
(Тот месяц был чернокожий).

И Майер, и Пфицер, и Келле, и Шваб
Поплыли грузно и гордо.
На каждом, с дубовой лирой своей,
Торчала швабская морда.

За ними шхуна Бирх-Пфейфер{190} плыла —
Краса морского семейства.
На ней черно-красный с золотом флаг
Германского адмиралтейства.

На реи мы лазили, на бушприт,
Карабкались по тросам.
Мы были в куртках, в широких штанах
Подобны заправским матросам.

Иной любитель домашних чаев
И семьянин по призванью
Стал ром тянуть, жевал табак
И сыпал отборной бранью.

У всех началась морская болезнь.
На Фаллерслебене вскоре,
На старом брандере — каждый блевал,
Уж так полагается в море.

Как дивно мы грезили! Целый бой
Во сне провели мы победно.
Но утром, чуть солнце взошло, наш флот,
Как сон, растаял бесследно.

Мы, растянувшись, лежали опять
В отечественной постели,
Зевали, и протирали глаза,
И хором загалдели:

«Земля кругла, какого рожна
Мутить спокойные воды!
Объехав мир, к началу пути
Приходят всегда мореходы».