Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза

Когда-то вам пригрезился флот.
Мы весело выплыли в море.
Попутный ветер надул паруса,
И мы понеслись на просторе.

Фрегатам дали мы имена,
Увенчанные славой.
Гофман фон Фаллерслебен{188} и Прутц{189}
Возглавили строй величавый.

Поодаль бежал люгерок Фрейлиграт.
Над ним, как месяц пригожий,
Сиял царя мавританского бюст
(Тот месяц был чернокожий).

И Майер, и Пфицер, и Келле, и Шваб
Поплыли грузно и гордо.
На каждом, с дубовой лирой своей,
Торчала швабская морда.

За ними шхуна Бирх-Пфейфер{190} плыла —
Краса морского семейства.
На ней черно-красный с золотом флаг
Германского адмиралтейства.

На реи мы лазили, на бушприт,
Карабкались по тросам.
Мы были в куртках, в широких штанах
Подобны заправским матросам.

Иной любитель домашних чаев
И семьянин по призванью
Стал ром тянуть, жевал табак
И сыпал отборной бранью.

У всех началась морская болезнь.
На Фаллерслебене вскоре,
На старом брандере — каждый блевал,
Уж так полагается в море.

Как дивно мы грезили! Целый бой
Во сне провели мы победно.
Но утром, чуть солнце взошло, наш флот,
Как сон, растаял бесследно.

Мы, растянувшись, лежали опять
В отечественной постели,
Зевали, и протирали глаза,
И хором загалдели:

«Земля кругла, какого рожна
Мутить спокойные воды!
Объехав мир, к началу пути
Приходят всегда мореходы».

Есть в Фуле король. От шампанского он
Пускает слезу неизменно.
Лишь только выпьет шампанского он —
И море ему по колено.

И, рыцарский созвав синклит,
Пред всей Исторической школой{192}
Тяжелым языком бубнит
Властитель развеселый:

«Когда Александр, македонский герой,
С немноголюдной ратью
До Индии прошел войной,
Он пить созвал всю братью.

Так жажда мучила его
В походах от боя до боя,
Что запил он, празднуя торжество,
И помер от запоя.

Вот я — мужчина покрепче, друзья,
И дело продумал до точки:
Чем кончил он, тем начал я —
Я начал с винной бочки.

Когда хлебнешь, к боевому венцу
Быстрей находишь дорогу:
За чаркой — чарка, и, смотришь, к концу
Весь мир покорен понемногу».

Сидит наш второй Александр и врет
Среди одурелого клира;
Герой продумал наперед
План покорения мира.

«Эльзаслотарингцы нам свояки.
Зачем тащить их силой?
Ведь сами идут за коровой телки
И жеребец за кобылой.

Шампань! Вот эта страна мне милей —
Отчизна винограда!
Чуть выпьешь — в голове светлей
И на душе отрада.

Там ратный дух мой пробудится вновь —
Я в битвах смел и пылок:
И хлопнут пробки, и белая кровь
Польется из бутылок.

И мощь моя брызнет пеной до звезд,
Но высшую цель я вижу:
Хватаю славу я за хвост
И — полным ходом к Парижу!

Там будет отдых — решено!
Ведь на заставе, у арки,
Без пошлины пропускают вино
Какой угодно марки».

«Наставник мой, Аристотель мой{193},
Был попик, но не в Париже,
А в дальней колонии. Он носил
На курточке белые брыжи.

Он как философ являл собой
Всех антитез сочетание,
И по своей же системе — увы! —
Он дал мне воспитанье.

Ни рыба, ни мясо — двуполым я стал,
Ни женщина, ни мужчина!
Из диких крайностей наших дней
Дурацкая мешанина.

Я не хорош, но я и не плох,
Ни глуп, ни умен, понятно,
И если сделал шаг вперед —
Тотчас иду обратно.

Я просвещенный обскурант,
Ни жеребец, ни кобыла,
В любви к Софоклу и кнуту
Равно исполнен пыла.

Господь Иисус — мой надежный оплот,
И Вакх у меня не в загоне.
Так два антитезные божества
Слились в единой персоне».

Средь скульптур дворца в Берлине
Конь и женщина стоят,
Что друг с другом и поныне
Содомитский грех творят.

По преданью, эта дама —
Венценосцев наших мать,
И следы былого срама
В них нетрудно отыскать.

Человеческого мало
У породы этой всей;
Что-то конское попало
В жилы прусских королей.

Еле теплится сознанье
В тусклом взоре. Нрав жесток.
Речь напоминает ржанье:
Звери с головы до ног.

Отличался с малолетства
Ты один, в роду меньшой.
Человек, не жеребец ты, —
И христианин душой.

Само собой, в короли прошел
Большинство голосов получивший осел,
И учинился осел королем.
Но вот вам хроника о нем:

Король-осел, корону надев,
Вообразил о себе, что он лев;
Он в львиную шкуру облекся до пят
И стал рычать, как львы рычат.
Он лошадьми себя окружает,
И это старых ослов раздражает.
Бульдоги и волки — войско его,
Ослы заворчали и пуще того.
Быка он приблизил, канцлером сделав,
И тут ослы дошли до пределов.
Грозятся восстанием в тот же день!
Король корону надел набекрень
И быстро укутался, раз-два,
В шкуру отчаянного льва.
Потом объявляет особым приказом
Ослам недовольным явиться разом
И держит следующее слово:

«Ослы высокие! Здорово!
Ослом вы считаете меня,
Как будто осел и я, и я!
Я — лев, при дворе известно об этом
И всем статс-дамам, и всем субреттам.
И обо мне мой статс-пиит
Создал стихи и в них говорит:

«Как у верблюда горб природный,
Так у тебя дух льва благородный —
У этого сердца, этого духа
Вы не найдете длинного уха».
Так он поет в строфе отборной,
Которую знает каждый придворный.
Любим я, самые гордые павы
Щекочут затылок мой величавый.
Поощряю искусства; все говорят,
Что я и Август и Меценат.
Придворный театр имею давно я;
Мой кот исполняет там роли героя.
Мимистка Мими, наш ангел чистый,
И двадцать мопсов — это артисты.
В академии живописи, ваянья
Есть обезьяньи дарованья.
Намечен директор на место это —
Гамбургский Рафаэль из гетто,
Из Грязного Вала, — Леман некто.
Меня самого напишет директор.
Есть опера и есть балет,
Он очень кокетлив, полураздет.
Поют там милейшие птицы эпохи
И скачут талантливейшие блохи.
Там капельмейстером Мейер-Бер,
Сам музыкальный миллионер.
Уже наготовил Мерин-Берий{196}
К свадьбе моей парадных феерий.
Я сам немного занят музыкой,
Как некогда прусский Фридрих Великий.
Играл он на флейте, я на гитаре,
И много красавиц, когда я в ударе
И с чувством струны свои шевелю,
Тянутся к своему королю.
Настанет день, — королева моя
Узнает, как музыкален я!
Она — благородная кобылица,
Высоким родом своим гордится.
Ее родня ближайшая, тетя,
Была Россинанта при Дон-Кихоте;
А взять ее корень родословный,
Там значится сам Ваярд чистокровный,
И в предках у ней, по ее бумагам,
Те жеребцы, что ржали под флагом
Готфрида сотни лет назад,
Когда он вступал в господень град.
Но прежде всего она красива,
Блистает! Когда дрожит ее грива,
А ноздри начнут и фыркать и грохать,
В сердце моем рождается похоть, —
Она, цветок и богиня кобылья,
Наследника мне принесет без усилья.
Поймите, — от нашего сочетанья
Зависит династии существованье.
Я не исчезну без следа,
Я буду в анналах Клио{197} всегда,
И скажет богиня эта благая,
Что львиное сердце носил всегда я
В груди своей, что управлял
Я мудро и на гитаре играл».

Рыгнул король, и речь прервал он,
Но ненадолго, и так продолжал он:

«Ослы высокие! Все поколенья!
Я сохраню к вам благоволенье,
Пока вы достойны. Чтоб всем налог
Платить без опоздания, в срок.
По добродетельному пути,
Как ваши родители, идти,
Ослы старинные! В зной и холод
Таскали мешки они, стар и молод,
Как им приказывал это бог.
О бунте никто и мыслить не мог.
С их толстых губ не срывался ропот,
И в мирном хлеву, где привычка и опыт,
Спокойно жевали они овес!
Старое время ветер унес.
Вы, новые, остались ослами,
Но скромности нет уже меж вами,
Вы жалко виляете хвостом,
И вдруг являете треск и гром.
А так как вид у вас бестолков,
Вас почитают за честных ослов,
Но вы и бесчестны, вы и злы,
Хоть с виду смиреннейшие ослы.
Подсыпать вам перцу под хвост, и вмиг
Вы издаете ослиный крик,
Готовы разнести на части
Весь мир, — и только дерете пасти,
Порыв, безрассудный со всех сторон!
Бессильный гнев, который смешон!
Ваш глупый рев обнаружил вмиг,
Как много различнейших интриг,
Тупых и низких дерзостей,
И самых пошлых мерзостей,
И яда, и желчи, и всякого зла
Таиться может в шкуре осла».

Рыгнул король, и речь прервал он,
Но ненадолго, и так продолжал он:

«Ослы высокие! Старцы с сынами!
Я вижу вас насквозь, я вами
Взволнован, я злюсь на вас свирепо
За то, что бесстыдно и нелепо
О власти моей вы порете дичь.
С ослиной точки трудно постичь
Великую львиную идею,
Политикой движущую моею.
Смотрите вы! Бросьте эти штуки!
Растут у меня и дубы и буки,
Из них мне виселицы построят
Прекрасные. Пусть не беспокоят
Мои поступки вас. Не противясь,
Совет мой слушайте: рты на привязь!
А все преступники-резонеры, —
Публично их выпорют живодеры;
Пускай на каторге шерсть почешут.
А тех, что о восстании брешут,
Дробят мостовые для баррикады, —
Повешу я без всякой пощады.
Вот это, ослы, я внушить вам желал бы!
Теперь убираться я приказал бы».

Король закончил свое обращенье;
Ослы пришли в большое движенье;
Они прокричали: «И-a, и-а!
Да здравствует наш король! Ура!»