Анна Брэдстрит - Поэзия США

Когда-то миллион его
         С процентов распухал,
Но алчность подвела его,
         И миллион пропал,
И надломился человек,
         Утратив капитал.

А годы шли, и кто-то вслед
         За ними уходил,
Но год пришел, и тот пришел,
         О ком весь мир забыл,
Пришел, но вовсе не таким,
         Каким когда-то был.

Дрожащий голос, тусклый взгляд,
         Поникшие черты,
В одежде — лоск отчаянья,
         Опрятность нищеты,
В душе — о призрачных деньгах
         Безвольные мечты.

Он знает, что в большой игре
         Он больше не игрок,
Он жалко смотрит вам в глаза,
         Боясь прочесть упрек
Того, кто стать несчастнее,
         Чем он, несчастный, мог.

Он постоянно просит в долг,
         Мы не вступаем в спор,
Он никогда не отдает,
         Но просит до сих пор, —
Докучлив, как былой просчет,
         Бесплоден, как позор.

До сей поры ее страшит
         Былое ослепленье;
Один его любезный вид
         Внушает отвращенье;
Но что такое вид и страх,
Когда в клонящихся годах
Ей в одиночестве, впотьмах
         Влачиться по теченью?

Хотя давно она умом
         Проникла в суть Иуды,
Любви упрямой нипочем
         Соседей пересуды,
А гордость — не одна она
Союзу их подчинена…
А он томится у окна,
         Он и его причуды.

Его влекут в морской простор
         Невидимые нити,
Цветистый осени убор
         Лишь прибавляет прыти;
И пусть он ей все время врет —
Так недвусмыслен жизни ход,
Что вдруг она к нему прильнет
         С мольбою о защите.

С кружащейся в глазах листвой
         Вселяется смятенье;
Прибой гудит за упокой
         Пустого обольщенья;
И дом с любовью неживой
Стал ей спасительной норой;
А городок звенит струной
         Прямого осужденья.

Мы скажем вам, стуча по лбу,
         Все то, что есть на деле,
Как будто чью-нибудь судьбу
         Хоть раз понять сумели,
Как будто дар нам вещий дан
И на ее самообман
Ее глазами сквозь дурман
         Мы много раз смотрели.

И вот — мы к ним не пристаем;
         Уж коль они такие,
Пускай колеблются вдвоем
         По прихоти стихии;
Они же, говоря всерьез, —
Чета безлиственных берез
Или к пучине под откос
         Бредущие слепые.

Навек померкла глубь очей,
Избытком света осиянных,
Отныне в них покров ночей
На сокровенных сердца странах;
И где найти такой язык,
Чтоб передать, как многолик
И звонок вился дней ручей
В игре причуд ее нежданных.

Божественная красота
Осталась как воспоминанье,
Любовь язвившие уста
Теперь не просят оправданья,
Чело безоблачное там,
Где Кронос счет ведет годам,
А грудь лилейная пуста
И неподвижна без дыханья.

Разрушить эту благодать
Законы бытия успели —
Ей больше не затрепетать
Ни в танце, ни у колыбели;
И мы, в ее вникая суть,
Давно знакомый видим путь,
Которым все за пядью пядь
К последней отступаем цели.

Пусть он скажет все всерьез
Или выберет минутку
И поплоще ляпнет шутку,
Чтобы отвести вопрос,
Пусть он станет колдовать,
Чтобы вопреки рассудку
Опасенья отогнать.

Пусть сорочьим словом он
Передаст, как снег лучится,
Пусть поможет убедиться,
Что у года нет времен
И хорош любой приют, —
Все ж, куда бы ей ни скрыться,
Опасенья оживут.

Под вечер в тающих холмах
Закат плывет, как золотой
Фанфарный звук, покоя прах
Бойцов, уснувших под землей,
Уходит солнца легион,
И тают темные холмы,
И до утра конец времен
И вечный мир средь вечной тьмы.

Они все десять безмятежных лет
Безмолвно друг у друга просят взгляда
И счастливы, что стены их — преграда
Меж ними и толпой житейских бед
И толпами людей вовне, что нет
В воспоминаньях их ни капли яда,
Но лишь покой и в довершенье лада —
Разумного молчания обет.
Им вместе б столько лет не протянуть,
Когда бы знать ей, что его морщины —
Другой, далекой женщины печать,
Иль если б он ей в душу мог взглянуть
И увидать далекий блеск мужчины,
Который ей бы мог принадлежать.

И вот ему пришлось в конце концов
Узнать, как неустойчивы и тленны
Его уюта крепостные стены
При натиске невидимых врагов;
Когда с подпольной злобы спал покров,
Он обнаружил вдруг, что перемены —
Как ни были малы и постепенны —
Чреваты разрушением основ.
Когда ж неведомо откуда в дверь
Его случайно отпертого дома,
Галдя, ввалились новые жильцы,
По буйству их он понял, что теперь
До собственного дожил он разгрома
И мир его присвоят подлецы.

Однажды ночью старый Ибен Флад
На полдороге между городком
И той забытой будкой на горе,
В которой был его последний дом,
Остановился, ибо не спешил,
И, сам себе ответив на вопрос,
Что любопытных нет ни впереди,
Ни сзади, церемонно произнес:

— Ах, мистер Флад; опять на убыль год
Идет среди желтеющих дубрав;
«Пернатые в пути», — сказал поэт, —
Так выпьем за пернатых! — И, подняв
Наполненную в лавочке бутыль,
Он сам себе под круглою луной
С поклоном отвечал: — Ах, мистер Флад,
Ну, разве за пернатых по одной.

В бесстрашных латах раненых надежд
Среди дороги, горд и одинок,
Он возвышался, как Роландов дух,
Вотще трубящий в молчаливый рог.
А снизу из темнеющих домов
Приветный, еле различимый хор
Былых друзей, ушедших навсегда,
Касался слуха и туманил взор.

Как мать свое уснувшее дитя,
С великим тщаньем, чтоб не разбудить,
Он опустил бутыль, держа в уме,
Что в жизни многое легко разбить;
Но, убедившись, что бутыль стоит
Потверже, чем иные на ногах,
Он отошел на несколько шагов
И гостя встретил словно бы в дверях:

— Ах, мистер Флад, пожалуйте ко мне,
Прошу! Давненько я не видел вас.
Который год уж минул с той поры,
Когда мы выпили в последний раз. —
Он указал рукою на бутыль
И дружески привел себя назад
И, соглашаясь, сипло прошептал:
— Ну как не выпить с вами, мистер Флад?

Благодарю. Ни капли больше, сэр.
Итак, «мы пьем за старые года». —
Ни капли больше пить его ему
Уговорить не стоило труда,
Поскольку, обнаружив над собой
Две полные луны, он вдруг запел,
И весь ночной серебряный пейзаж
Ему в ответ созвучно зазвенел:

— «За старые года»… — Но, захрипев,
Он оборвал торжественный зачин
И сокрушенно осмотрел бутыль,
Вздохнул и оказался вновь один.
Не много проку двигаться вперед,
И повернуть назад уже нельзя —
Чужие люди жили в тех домах,
Где отжили старинные друзья.

В краю, где вечно воют норд-норд-осты
И мерзнут ноги школьников зимой,
Смущен и зачарован тот герой,
Кто, впав в лирические перехлесты,
Безумные выкрикивает тосты
В чаду, где песни и вино рекой,
И страсть кипит, и, чтоб настал покой,
Мечтают черти, жалобны и просты.

Любовь здесь ноша с тяжестью креста,
А Страсть ведет, как думают, в болото;
На спицах вяжет в уголке Мечта,
А Совесть с милой миной доброхота
В качалке гладит первого кота,
Которого прикончила Забота.