Владислав Эллис - Избранное

Не исторический Мадрид,
И не бесцветная Калуга;
Любой найдет в Одессе друга,
Она сегодняшним бодрит.

Там всех народностей процент,
А всех процентов больше сотни.
Свое под каждой подворотней,
Во всем особенный акцент.

Несут, не зная, красоту,
С Востока, Запада и Юга,
И часто северная вьюга,
В одесском нежится порту.

Всему живительная смесь,
Всегда незлобная улыбка,
Там исчезает очень шибко,
Приезжих, северная спесь.

Бушует ищущая рать,
Не потому, что край южнее;
Любой грамматики важнее,
Ее «особенная стать».

Живую прелесть не унесть,
Во всем, веками многолика;
Там даже в слове Бени Крика,
Мысль древнегреческая есть.

В Одессу пришел с опозданьем.
Содрали, как перья на курице,
Стиляги ненужным стараньем,
Красу Дерибасовской улицы.

Но мне рассказал посторонний,
За кофе и порцию пончика,
Барышник в кафе Фанкони,
О подвигах Миши Япончика.

Одесская быль многолика,
Веками она не раструсится.
Изящного Беню Крика
Тошнила махновцев безвкусица.

Там сливы срывая с ветвей,
Чужого и чахлого садика,
Я раньше еврейских детей
Увидел живого Цадика.

Он умно глазами измерил,
Ругать не набросился рьяно,
Но Ицеку я не поверил,
Что Цадек умней капитана.

Мне Богом был каждый моряк,
Не ангельски чистым, но смелым,
Ему Воронцовский маяк
Указывал путь в Дарданеллы!

Бывший пленный, с нынешним комфортом
Вновь заплыл в исхоженные дали.
Вот и дом, в году сорок четвертом,
Здесь у немки, колбасу украли.

Через двадцать лет, пришел с подарком;
Плед нью-йоркский, шерсть горит узором.
Где же та, крикливая баварка,
С вилами бежавшая за вором?

Вот она, добротно пополнела,
На поклон ответила несмело.
У нее глаза совсем не вражьи;
Позабыла даже о пропаже,
Пригласила вежливо к обеду.

И в уме, цену прикинув пледу,
Все старалась дать деньгами сдачу,
Но потом условились иначе;

Если вновь беглец славянской расы,
Обойдет граничную заставу,
И в кладовке пропадут колбасы; —
Обещала не сердиться, Фрау!!

На кволой кочке хижина,
Вокруг вода и рис.
Там женщина унижена,
Забывшая каприз.

Она совсем беспесенно,
На кочку из болот,
Взамен дождем унесенной,
Пуды земли несет.

Колеблется коромысло
Под тяжестью корзин.
Не веет дерзким помыслом
Из рисовых низин.

Она совсем не строгая.
Под тяжестью войны,
Рис варит, босоногая,
Для каждой стороны.

Она для всех пригожая,
Смиренная в борьбе;
Любая Власть, прохожая,
Зовет ее к себе.

Всем временам волнующим,
Всегда прием готов;
Молящимся, воюющим,
Улыбка, рис и кров.

Там, в простыне оранжевой,
Упитанный монах,
Просил: «Сгори-ка заживо,
Моим врагам на страх».

Речами заморочена
(Религия строга),
Горит бензином смочена,
Не знаючи врага.

Тесно на мостах Сайгона,
Под это движенье без правил,
Нельзя подвести закона;
Найти, кто идти заставил.

Таранить толпу не привыкший,
Немного замешкался «янки»,
И желто-смуглые рикши,
В грозу обгоняют танки.

Сайгонцы к контрастам привыкли,
Несутся за призрачным следом,
Семьею на мотоцикле,
И парами велосипедом.

Лишь медленно бродят веками,
На пристани древние кули,
И ласточки под облаками
Как прежде быстрее пули.

Мосты и правительства шатки,
Ни опыта нет, ни толку,
Но маленькая лошадка
Уверенно тянет двуколку.

Уверенно меряет мили.
Бананов зеленые груды
Везет, как и раньше возили,
Еще до рождения Будды.

Сидят позади букетом,
Как будто картинки в рамке,
Овеяны утренним светом,
Игрушечные вьетнамки.

Остался старинному верный,
Без жалобы, злобы, упрека,
Теснится старинный с модерным,
Поток на мостах Востока.

У туч сайгонских много прыти;
Исчезли дождевые нити,
Вода спадает с неба глыбой,
И рикши счастливы, как рыбы.

Чуть-чуть овеяла прохлада,
Им пассажиров звать не надо.
Хвала внезапному излишку,
Вьетнамки рвутся под покрышку
Любой попавшейся коляски,
И рикше дождь, как девам ласки,
Декабрьский, здесь такой хороший,
Что даже не нужны галоши.

Всему вьетнамскому народу
В жару приносят тучи воду,
И после этой щедрой дани,
Им не нужны парные бани;
Здесь и зимой ужасно парко,
Очистят, как у нас мочалка,
Дожди от пыли и от хлама
Лицо зеленого Вьетнама.

Рядом с карабельной пушкой,
В джонке с пользою живет,
Не сходя в портах старушка,
На реке десятый год.

Словом вяло, делом юрко,
Вы б так быстро не смогли, —
Сделать в глиняной печурке
Раскаленными угли.

Там речам буддийским внемля,
Под опекой старых рук,
Спит и ест, в лихое время
Дизертирующий внук.

Риса две неполных горсти, —
Сварит, варева гора.
Уважают бабку гости,
Окружает детвора.

Не подходит ихней вере
Городская маята,
Не влечет на дымный берег
Даже шустрого кота.

Бронь от нынешних законов,
Не метал и не засов;
Для казенных почтальонов
Нет на джонках адресов.

Ее проезда ожидал народ,
И потому шаги рубил отменно,
Там, у чугунных вычурных ворот,
Большой солдат из сказки Андерсена.

Живой источник рыцарской мечты,
Мундиры, шапки пестрого парада.
Такие сказки после суеты,
Сегодня в мире, редкая отрада.

Привет улыбок радостен и чист,
Там жизни ритм совсем в другом напеве.
Пусть говорят, что я не монархист,
Но поклонюсь, покорно, Королеве!