Владислав Эллис - Избранное

На ней как видно не спроста,
Зверьки вчера точили зубки,
И до рождения Христа
Индейцы делали зарубки.

Стеной древесная гора,
Стоит в лесу, в почете вдовьем.
Тысячелетняя кора
Смолистым радует здоровыем.

Юнцы пришли, решили: режь,
Играя в современном стиле,
В ней пропилили люди брешь,
И сквозь дыру автомобили,

Ползут как жуткая болезнь,
К ее корням. Но небо сине,
И вечность славящая песнь,
Еще шумит в ее вершине!

Здесь никто не разберет,
Где кому который год.
Время к телу липкое,
Вычеркнул улыбкою!

Удалился он от дел,
Навсегда помолодел.
Эру счастья прянного
Начинает заново.

И молитву сотворя,
Восседая у руля,
Прет прыжками рьяными,
Между океанами.

А супруга — пять до ста —
Сняла с дерева кота.
Снять опять готовая,
Древо стофутовое.

На любой вопрос ответ,
Украшая Божий свет.
Бодро спорят в скверике,
Старики в Америке!!!

Потому природу мучим,
Чтоб развеять прозу.
Рядом с кактусом колючим,
Посадил березу.

Без березки, было б проще.
Смотришь сердце стынет;
Вот растет чужою, тощей,
Сиротой в пустыне.

Ей на жизненной дорожке,
Песнь весны не спета,
Прелесть бархатной сережки,
Зной убил до цвета.

Ствол от ветра гнется тонкий,
Словно ждет подвоха.
Ей как всем, в чужой сторонке,
Без подружек плохо.

Не жалею, что заплыл далече.
У меня нежданная удача:
Положила руки мне на плечи,
Самая красивая мучача.

Для Перьми незнанными речами
О своем мне говорила милом;
С фонарями на плоту, ночами,
Он гроза болотным крокодилам.

У нее от чародейки что-то,
На заклятья все слова похожи.
Потому, он принесет с охоты
Крокодильи, дюжинами, кожи.

Он вернется, пламенная знает,
Встретит песней пальмовая плаза.
До конца добычу разменяет,
По ее желанью без отказа.

В Мексике не делают запаса,
Самое прекраснейшее даром.
Ей турист богатый из Тексаса
Не смутил спокойствия долларом.

В южном стане чувствуют иначе,
Не для них условностей завеса.
Прозвучал речитатив мучачи,
Красотой тропического леса!

Культур и рас живой конгломерат —
Последствие Колумбовой ошибки.
Здесь не заметишь бедности заплат,
За радугой сияющей улыбки.

Но не заметить в Мексике нельзя,
Шальную прелесть древнего изъяна:
Оставили раскосые глаза,
Монголы здесь, еще до Чингиз-Хана.

А может быть, историки не врут:
Взяв соболей, с собой, большую связку,
С подругами кочующий якут
Пришел сюда пешком через Аляску.

На каравеллах, через сотни лет,
Чтоб у ацтеков таяла обида,
Взамен на злато пару кастаньет
Им привезли испанцы из Мадрида.

На Панчо глядя, верится сильней,
И буду верить, что б не говорили.
Живет в крови бродяжки с Периней,
Веками растворенный дух Сибири!

Те же самые приметы,
Не встречали, но узнали.
Он герой из оперетты,
Гондольер на Гранд Канале.

Видит, прыть скрывает дева;
Пригласил: «Поедем, что ли?»
Жестом страстного Ромэо.
А в игрушечной гондоле,
Лакированно и чисто,
Яркий коврик для приманки.
Жестом первого артиста
Сесть помог американке.

Под мостом ушедших вздохов,
Слово дадено гитарам,
Млеет томная дуреха,
Гондольер поет не даром.
В тайну промысла проникши.
Потому, что верил вздоху,
Пережил эпоху рикши,
И извозчичью эпоху.

Он как дож при лунном свете,
В рамках признанных приличий.
У него жена и дети
Ждут удачливой добычи.

Нет у быка боевого задора,
Зверь окружен похоронным конвоем.
В Мексике бык называется — торо,
А матадор, по ошибке, героем.

В ярком параде ни славы, ни толку,
Тешатся люди забавою дикой.
Жгучею болью вонзаются в холку,
С пестрыми лентами, пика за пикой.

Кровь человеческой мерою мерьте,
 Жути не скроете тысячью граций;
Торо поваленный просит о смерти,
А матадор за убийство — оваций.

В море людском взрыв пещерного гула,
В диком экстазе приличье забыто.
Только в спокойном приличьи два мула,
Тело быка волокли деловито.

Там в вере упрямы,
Изящны в осанке.
Там буднями в храме
Испанцы, испанки.

Распятие в нише
И свежие маки.
Прохладою дышет
Алтарь в полумраке.

Для сердца подарки,
Рассветные росы;
Днем будничным, жарким
В церквях Сарагоссы.

Задвигались складки
По черному платью,
При свете лампадки,
Движенье к распятью.

Устои гранитны,
Церковного свода.
Насущность молитвы —
Обычай народа.

Так будет и было, —
Решает все битвы;
Главнейшая сила —
Упрямость молитвы.

За спиной сандалии,
Босиком идут.
Девочкам в Италии
Снится Голливуд.

По тропинке с ношею
Движутся цветы.
Путь с мечтой, хорошею
Только для мечты.

Грусть мечтою плавится,
С ней любовь нежней…
От мечты красавицы
Расцветут пышней.

Юность вечно модная,
Детства ярок день,
Звездочки природные,
Горных деревень.

Пусть не платит ранами
Жизненная плеть.
Звездами экранными
В баре не сгореть.

Чтобы им не кланяться
Век перед толпой;
Пусть мечта останется
Вечною мечтой!!!

В Перинеях июля жара,
Гонит стадо все выше и выше.
Ранней тенью закрыла гора,
Плоским камнем, покрытые крыши.

По уступам базальтовых гряд
Зелень тянется к снежной верхушке.
Боевая игривость козлят
Не дает размечтаться пастушке.

Мир иной, и девчонка не та,
Не к лицу ей плачевные роли.
У нее о грядущем мечта,
Без проклятий сегодняшней доле.

Я бы с радостью снова прошел
По тропинкам спокойного края.
На скале, без движенья, козел
Дон-Кихотом стоял, засыпая.

А в душе нерешенный вопрос:
Не унять беспокойного зуда,
Как мне снова на общество коз
Променять кутерьму Голливуда?

Мне больше всех земных утех
Бальзам, от боли и урона,
С мячом законченный пробег,
Ковром зеленым стадиона.

В кругу несчастий и удачь,
Вперед толкающие бури.
Там у ворот, в борьбе за мяч,
Большая жизнь в миниатюре.

Ребят здоровая гурьба,
И мышцы в бронзовом порядке.
На поле честная борьба,
Без политической подкладки.

Она ушла, ее любил,
Страданья временно забыты.
Чудесно гореч растворил,
Забитый мяч, и плач защиты.

Был в комсомоле, — я не вру.
Обрел в борьбе мечту желаний;
За результатную игру,
Освобожденье от собраний!

Но как бы не был зло-упрям,
Огонь горячего подростка.
Была бушующим страстям
Границей, белая полоска!