Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

Реанимационная сестрица,
Видавшая немало на веку,
Мне подавала утречком умыться,
Что я и делал, лёжа на боку.

Качались ветви в небесах бездонных.
Я увлажнял водою бельецо
И непривычно чувствовал в ладонях
Небритое костлявое лицо.

Голый, укутанный простынёй,
Словно патриций,
По коридору я ехал — больной
И бледнолицый.

Впрочем, не ехал; вернее — везли
В кресле-каталке.
Мысли ж мои пребывали вдали,
Шатки и валки.

Я здесь теперь уже абориген,
Влипнувший сдуру.
— Зоя, куда ты меня: на рентген?
На процедуру?

Я пребываю почти в полусне,
Я — как патриций,
Едущий в белой своей простыне,
Но без амбиций.

Не застрахованы — все:
Ни от рассвета в росе,
Где рожь ленива;
Ни от любовных утех,
Ни от провала в Физтех,
Ни от призыва.

Но ни с того ни с сего
Сердце уже ничего
Вновь не боится.
Не зарекаемся мы
Ни от тюрьмы и сумы,
Ни от больницы.

В стёклах отражена,
Прежняя жизнь двоится.
Длинная тишина
Дома после больницы.

Схлынул недавний зной.
Что-то душа забыла.
Кажется, не со мной
Всё, что случилось, было.

Как далеко уже
Меркнущие зарницы…
Как хорошо душе
Дома после больницы.

Помимо усталости
Есть также у старости
Над хмурой рекой
Возникший покой.

Для каждого омута
Не сыщется опыта —
Любая беда
Внезапна всегда.

Но всё ещё ползаю
(Хотелось бы с пользою)
По этой тропе
И в этой толпе.

А читать я начал рано:
Бегло лет в пять.
Поначалу было странно
Буквы низать.

А курить? В тринадцать вроде.
До дурноты!..
Женщин знал, что по природе
С жизнью на «ты».

Вот такая мастерица
Увела в темь.
…Научился материться
Только лет в семь.

Будто явился с повинной.
Спросят: — А сколько вам лет?
— Семьдесят пять с половиной,
Следует точный ответ.

Что там считать по старинке! —
В небе иные огни:
В дело пошли половинки,
Месяцы даже и дни.

Он мёрзнет и на солнцепёке
(Попробуй столько проживи!),
Однако медленные токи
Тихонько тикают в крови.

Он наблюдателен. Но дети
В упор не видят старика —
Как будто нет его на свете,
А лишь деревья и река.

Пусть жизнь его не замечает
Средь отличительных примет.
Сие отнюдь не означает,
Что впрямь его на свете нет.

Так торопились, что перебегали
На остановках в следующий вагон
И пассажиров некоторых пугали,
Когда производили этот гон.

На эскалатор — первыми! Скорее!
И вылетели пробкой из метро.
А наверху по мёрзнущей аллее
Уже снежком задумчиво мело.

Послушайте, куда вы так спешите?
На свадьбу друга или на свою?
К процентам в банке? К докторской защите?..
И почему на месте я стою?

Блаженствуя, поскольку жив,
А оппоненты жалки,
Сидит он, руки положив
На набалдашник палки.

Благоразумье и протест
Одновременно выбрав,
Сидит он — сам себе подтекст
И сам себе эпиграф.

На титульном листе
Сам автор в высоте,
Как будто на кресте.

Чуть ниже в свой черёд
Название идёт,
Похожее на код.

Ну а внизу клеймо,
Как на глазу бельмо, —
Издательство само.

Год выпуска при сём
Напомнит обо всём,
Что мы в себе несём.

Как жадно вместе кинулись читать! —
Всего минута минула едва ли,
А проглотить страниц успели пять
И книгу друг у друга вырывали.

Тут телефон ударил в свой черёд,
И к аппарату попросили мужа.
Жена ушла тем временем вперёд,
Он только ахнул, это обнаружа.

Что делать? Хоть страницы вырывай!
Нет, книгу вы, конечно, не порвёте.
(А за окном полуночный трамвай
Позванивал на дальнем повороте.)

Муж уступил законные права
И отступил, но до утра цепляла
Пустая мысль, что нужно было два
Иметь на всякий случай экземпляра.

Я жил в Немчиновке, когда там жил Малевич.
К нему туда Харджиев приезжал.
Когда ты за кого-нибудь болеешь,
Тебя знобит, тебя кидает в жар.

Но дело вовсе даже и не в этом.
Струился за оградой дачный дым.
Мне было семь. Малевич был неведом
Как мне, так и родителям моим.

Ни чёрного, ни красного квадрата,
Естественно, не знали мы тогда.
Но почему душа сегодня рада,
Что жил с ним рядом в детские года?

Я помню пруд и лодку голубую.
Мальчишки часто наперегонки,
Нырнув с мостков, усердно плыли к бую
(Там были настоящие буйки).

А Лидия Василиевна Чага
(Жена Харджиева) значительно поздней
Зверушек двух, в знак дружеского шага,
Для внучки изготовила моей.

Чичиков похож на Бонапарта —
Тоже с дерзкой думой на челе.
Русская раскатанная карта
Перед тем и этим на столе.

Впрочем, не какая-то двухверстка,
А простор, где каждый — словно гость…
Деревушек встреченная горстка —
Будто фишек брошенная горсть.

И лицом, пожалуй, и фигурой
Оба схожи, часто невпопад.
А в двойной усмешке этой хмурой,
Может быть, Калягин виноват.

В невероятной вышине
Над спящими дворами
Два человека на Луне
Секутся топорами.

Блеснёт у каждого топор
В наплывах лунной пыли,
И непонятно до сих пор —
Чего не поделили.

Но вам видна наверняка
Луна в оконной раме,
Где два туманных мужика
Секутся топорами.

Два — изнемогшие от ран,
Всегда — зимой и летом…
Горит насыщенный экран
Чужим, заёмным светом.

Выражение лица —
То одно, а то другое.
Но читается с листа
Человеческое горе.

Стоит выйти на Кольцо
Или в памяти порыться
Вытянутое лицо…
Перевернутые лица…

Наш «Титаник» — «Адмирал Нахимов».
Что сказать? Сдаюсь.
Помнишь, как, причал слезами вымыв,
Плакал весь Союз?

Как трясло почтамт Новороссийска
И как был рисков
Стон висящих рядом или близко
Тех ночных звонков?..