Юрий Джанумов - Стихи

Милая, нежная, я уже знаю
Час расставанья и сердце твое…
Вечер. Дымок над трубкой тает
И все о том же скрипка поет.

Столики, лица, цветы, стаканы —
Так примелькалась земная юдоль!
Мы, как актеры, под гул ресторанный
Мучась ведем непосильную роль.

В городе шумном, другом, далеком
Может вот так же рыдает фокстрот,
Может вот так же с прохладным соком
Кто-то соломинкой боль свою пьет.

Брось, — не грусти. Разве новы разлуки?
Что по несбывшимся снам тосковать?!
Скоро найдутся другие руки,
Чтоб эту горькую грусть заласкать.

Скоро забудутся тщетные встречи,
Сердце привыкнет, станет грубей.
Может однажды, в какой-то вечер,
Без сожаленья припомнюсь тебе.

Дай же мне руку в неповторимый,
В этот жестокий и чудный час…
Я назову тебя — хочешь? — любимой
И поцелую в прощальный раз.

Дождь моросит в ночную черноту,
Ворчит вода, стекая в недра стоков…
Ах, иногда — грустить невмоготу,
Как иногда тоскуется жестоко!

Не знает, нет, простуженная ночь,
Куда себя от луж, от стужи спрятать…
Чем можно сердцу бедному помочь,
Когда оно такой тоской объято?!

Блуждать, шагать сквозь злые сквозняки,
Стоять зачем-то на мосту канала…
Когда б ты здесь была, — твоей руки
Коснуться лишь, и — сразу б полегчало.

Сидеть в кафе и слушать под фокстрот
Беспечный вздор соседки благосклонной,
Следить за тем, как танец пары гнет,
Как вертит их вне смысла и закона.

Соломинкой, по капле, от тоски
Тянуть тягучее недоуменье
И ждать напрасно, чтоб твоей руки
Хоть чье-нибудь коснулось сожаленье.

И дальше слушать, как растет прибой
В душе от слов, от лиц, от звуков этих…
И вдруг понять, что для судьбы такой
Не стоило бродить в тысячелетьях.

Растерянно тогда исторгнуть: О!
И чувствуя, что больше нет уж мочи,
Забыв соседку, вежливость, пальто, —
Свой гнев повелевающий упрочить.

Вон выбежать — в ночной, пустынный двор,
Где вся тщета взглумилась этажами,
И жизнь свою — ничтожный этот вздор —
С ожесточеньем размозжить о камень.

Унылый ноябрьский ландшафт. Ничего
От чар сентября не осталось.
С дождями, стеклярусною бичевой,
Нисходит на землю усталость.

Усталость и старость… Состарился год,
Пройдя испытанье земное,
И вот он, изношенный, брошенный, ждет
Последнего сна и покоя.

Лысеют леса. Запустели поля.
Дороги изрыли морщины.
И дряблая, дряхлая дремлет земля
Под рыжей и рыхлой периной.

Ни птицы, ни зверя. Закрыт и забыт
Киоск возле мертвых купален.
И только рябина еще веселит
Седые, холодные дали.

Ты помнишь? Совсем ведь недавно — на днях —
Здесь май зеленел; золотился
Июль на душистых, пушистых полях;
Багрянцем сентябрь шелушился…

Ты помнишь? Совсем ведь недавно — вчера —
Насколько моложе мы были!
Ведь нас не страшил этот сумрак с утра.
Иль крест — на случайной могиле.

Праздник был. Фонарики пестрели
В глубине аллей, в беседках над водой.
Под веселый грохот карусели
На лебяжьих крыльях плыли мы с тобой.

С каждым кругом от земли все выше
Устремлялись мы, скользя в прохладный мрак.
Уменьшались, расплывались крыши
Балаганов, будок, головы зевак.

Фейерверк взвился, зеленою дугою
Озаряя нас и наших лебедей,
И казалось нам: все кончено с землею,
Мы уж никогда не возвратимся к ней.

Нам казалось: понята и нами
Радость птиц, начавших долгий перелет,
Что и мы найдем за облаками
Острова, где нас успокоенье ждет.

Забытье. Блаженная дремота.
Нет ни памяти, ни времени…
И вдруг — В недрах карусельного фокстрота
Прогремел скрежещущий железный звук.

Рядом дико грянул грохот трубный,
Чад земли коснулся белых, нежных крыл,
И палач с улыбкой дружелюбной
Подошел и лебедей остановил.

Поздно ночью направляются трамваи
Друг за другом в свой последний рейс.
Как светящиеся рыбы уплывая
По железному теченью рельс.

Покидают город и во мглу предместий
Входят стаей, жмутся все тесней;
Там, в прохладном парке, скученные вместе,
Цепенеют в бездыханном сне.

На стеклянном желтом диске циферблата
Ночь колдует, стрелками кружа.
Картами и пивом в будке полосатой
Коротают время сторожа.

И чудесное проходит мимо… С грустью
Замедляет шаг, минуя крайний дом,
И над пустошью безлюдных захолустий
Гневным разражается дождем.

Синий нос и губы до ушей —
Это тоже маска Мельпомены…
Позабудь на время о душе,
Кувыркаясь на песке арены.

Надо дать смеяться над собой
Тем, кто заплатил за это право.
Каламбур с пощечиной лихой
Создают хохочущую славу.

Скоморох, паяц, фигляр и шут —
Сколько прозвищ и какая участь:
Быть всегда посмешищем минут,
Смехом проданным давясь и мучась!

Но когда коснется ночь песка
И служители закроют входы,
К зеркалу бездомная тоска
Подведет нелепого урода.

Что ж смеяться? В ворохе афиш
Смята жизнь, забытая галеркой…
И хлопочет цирковая мышь
Над судьбою зачерствевшей корки.

Болезнь — привал. За долгий путь
Соблазн устать кому неведом?
Свалиться с ног, чтоб отдохнуть,
Зарывшись в жар, забывшись бредом.

Болезнь — привал. Дорога ждет,
А ты прилег в траве, под скатом.
Дорожный, грузный тюк забот
На время снят и брошен рядом.

И ты мечтаешь, глядя в синь,
Где облака как гроздь жемчужин;
В ленивом счастье ты один,
Тебе никто, никто не нужен.

Дорога ждет, но ты лежи
С блаженным ядом в жарком теле.
Под вечер рядом, в желтой ржи,
Сверчок вдруг зачинает трели.

Как хорошо! Певучий звон
Как дальний благовест — не звонче;
Все дальше, глуше, тише он
И вот — умолк. Твой отдых кончен.

Но иногда — поет сверчок,
А он все длится, лучший вечер!
Твой, ставший легким, узелок
Другой берет себе на плечи.

Тогда тебе не нужно слов
И даже радости — не нужно…
Перешагнув воздушный ров,
В тех облаках бредешь жемчужных.

Многоголосый, звонкий, синий
Весенний день… И в синеве —
Легки все встречи на помине,
Все лица кажутся новей.

Ах, хорошо бродить часами,
Пить сладкий воздух как вино,
Делиться счастьем с воробьями
И знать, что все кругом пьяно.

О, первый ветер с первой пылью,
О, грохот, пущенный волчком!
Шалеет сердце от обилья
Улыбок, взглядов и толчков.

Кому ж такое не знакомо,
Беда такая не стряслась, —
Когда вот в этот гул и гомон
Несутся чувства не спросясь?

И чья с бунтарскою оравой
Желаний справится душа?
О, в эти дни бесценно право
Любить, смеяться и дышать!