Юрий Джанумов - Стихи

Ни кошек, ни детей, ни ветра,
Ни роковых дорог назад, —
Люблю: азарт, безумье Федры
И сумасшедшие глаза.

Жестокие люблю признанья,
Беседы с памятью ночной,
Смертельный холод расставанья
И все, что связано с тобой.

Еще — напрасный лепет строчек,
Где сердце плачет, но поет.
Люблю концы. Законность точек.
И одиночество свое.

О, родина, печальница, о, мать…
И сколько нежных слов еще б я пролил!
Услышь: мы начинаем забывать
Твои черты, любимые до боли.

Познавшие последнюю печаль
И столько раз отвергнутые всеми,
Мы память, как священную скрижаль,
С собою гордо пронесли сквозь время.

И в горький час сознанья нищеты,
Когда уж слишком тягостно молчанье, —
Мы, как давно увядшие цветы,
Ласкаем бережно воспоминанья.

Перебирая их по лепесткам,
Мы повторяем дорогое имя, —
Как будто можешь ты вернуться к нам,
Как будто нам возможно стать иными!

Но бренной памяти приходит срок.
Услышь же крик предельной нашей муки
И тех прости, кто выстрадать не смог
Такой опустошающей разлуки.

Слетает день листком календаря,
Ночь сеет звезды. В полудреме слышу:
Гудят тайфуны, грузные моря
В пустыни растревоженные дышат.

Шуршат пески, безумствует норд-ост,
В палящем зное падает сирокко…
Моя душа, подвыпивший матрос,
Шатается по миру одиноко.

Все фонари земные перебив,
Цепляется в потемках рваным клешем,
Ползет на четвереньках и грубит
Таким же вот подвыпившим прохожим.

Так хорошо ей, пьяной и лихой,
Кричать, буянить, требовать расплаты,
Распоряжаться спящею землей
Как парусами в полосе пассатов!

Так хорошо — хоть раз поставить в счет
Весь дикий гнев свой, ненависть, презренье
И бунтовать — пока не позовет
Унылый вой проснувшейся сирены.

Тогда — прощай! Листок календаря
Опять в рассвете хмуром затрепещет
И вырвутся, придут, заговорят
Земные очертания и вещи.

Моя душа, тебе вот в этот миг
Из-за Кармен повздорить бы неверной,
И в поножовщине — под вой, свист, крик —
Свалиться б замертво в дверях таверны!

К берегу долго прощанья летели, —
Сказочный город остался там.
Мы уплывали на каравелле
К несуществующим островам.

Помнишь те дни? Сумасшедшее счастье!
В южной лазури лишь чайки да мы.
Ветер, наш юнга, путает снасти,
Волны как кони встают на дыбы.

О, мы восторгу не знали предела, —
Сколько надежд было с нами тогда!
Помнишь, однажды, как вдруг потемнело
Небо; как стала зловещей вода?

Помнишь, как ветер нас предал, как шквалы
Первый сменили в ночи ураган?..
В гиблых широтах циклон одичалый
Гневно прибил нас к иным берегам.

Друг! Наша молодость — там, в океане.
Нежной жемчужиной стала она.
И никогда, ни одним из желаний
Нам не достать ее с мертвого дна.

Многое — погибло безвозвратно.
Многие — исчезли без следа.
Многим — не найти пути обратно.
Многих не дозваться — никогда.

Многого — ничем нельзя поправить.
Многому — вовек уже не быть.
С многими — легко простилась память
И о многом — лучше позабыть.

Без нашей воли, ненароком,
Рожденные под гул войны,
Две буквы стали нашим роком,
Их воплощеньем — стали мы.

И вот, бездомные изгои,
Затравленные беглецы,
Мы продолжаем бег… Без боя
Гонимые во все концы.

Не бред ли это — дикий, страшный?
Сквозь пытки лет и лагерей
К чужим горнилам, стройкам, пашням
Бежать… от родины своей!

Бежать. Иного нет исхода.
Бежать, — пока там длится ночь.
Мы выбрали тебя, свобода,
В надежде страждущим помочь.

И так же просто и сурово,
Как эти молвились слова,
Два новых крепнут в мире слова, —
Раскрылась новая глава.

Как страшно, когда ты однажды,
Сквозь тела трусливую дрожь,
Ни голода больше, ни жажды
В иссякшей душе не найдешь.

Когда ты припомнить захочешь
И крикнешь в призывной мольбе,
А памяти своды — из ночи
Молчаньем ответят тебе.

И даже руки не найдется,
Чтоб в час этой лютой беды
Тебе принести из колодца
Хоть каплю живящей воды.

Мне дорог час, когда закат
Дома и лица охрой тронет,
Когда ватагой облака
За счастьем тянутся в погоне.

И уходя в прозрачный дым,
Горя в причудливом румянце,
День притворяется больным,
А ветер — пьяным оборванцем.

Мне хорошо грустить тогда,
И на вокзале, в зычном гуле,
Встречать, как близких, поезда,
В толпе кого-то карауля.

Как будто в этот странный час,
Сутуля узенькие плечи,
Из двери в зал, где третий класс,
Вдруг выйдет прошлое навстречу.

И холодея, сам не свой,
Вновь обрету на миг крылатый
Все, что потеряно душой,
Все, что у сердца было взято.

Да, да — себя не обмануть,
Все ясно страшной простотою:
Снижается зловеще ртуть
И скоро будет за чертою.

И скоро снег пойдет — иной,
И мгла опустится — иная;
Над бурной некогда рекой
Безбурность ляжет ледяная.

Тогда — остудится вода,
На берегах поникнут ивы,
Неповторимые года
Не так уж будут торопливы.

И боль о том, что не пришло,
О снах, несбывшихся доныне,
Как за ночь от костра тепло
Уйдет, развеется, остынет.

Да, да — скользит все ниже ртуть,
Все ближе, ближе мудрый холод,
И голову, чтобы уснуть,
Из милосердья клонит долу.

Безумен, Пифия, твой бред
И смехотворен твой треножник!
Ответа не было и нет
И быть его вовек не может.

Взгляни, как тает этот дым,
Как пламя, угасая, пляшет…
Исчезнет все: Эллада, Рим,
И ты, и я, и боги наши.

Исчезнут все. И весь их труд
Напрасен. Что им, мертвым, слава?
Но… правы ль те, что создают
Иль те, что разрушают, правы?

Кто прав в деяниях своих?
Каким путем идти должны мы?
И есть ли средь путей земных —
Единственно непогрешимый?

Иль все, о чем поет поэт,
Что нас на крыльях гордых носит, —
Такой же вздорный, жалкий бред,
И тщетны, праздны все вопросы
И ни на что ответа нет?

Я полюбил ночные захолустья,
Пристанища кочующей души,
Где можно терпкою, хмельною грустью
Воспоминанья трезвые глушить.

И я привык наедине с собою
Ночь под сурдинку где-то коротать,
Запоминать узор чужих обоев
И собственное имя забывать.

Счет потеряв глоткам ожесточенным,
Так хорошо припасть к стене плечом
И помечтать о счастье немудреном,
Не сожалея, не печалясь ни о чем.

Уходит ночь сквозь скважины и щели,
В далеком мире плачут поезда,
Но что мечтам? Они везде поспели
И никуда не могут опоздать.

И хорошо еще, бредя за ними,
Пустое сердце унося в рассвет, —
Вдруг вспомнить взгляд, улыбку или имя,
Которым больше повторенья нет.

О, бездорожные мои скитанья!
Я оборву когда-нибудь и вас,
Чтобы глотком последнего дыханья
Все жажды утолились — в первый раз!