Константин Арбенин - Зимовье зверей

Ты увлекаешься Брюсом Ли,
А я ценю блюзы Ри.
Ты любишь, чтобы стены были в пыли,
А я люблю вешать на пыль календари.
Ты лезешь вон из кожи,
А я смотрю тебе в рот.
И непонятно, кто из нас идиот.
Но — боже мой! —
как мы с тобою
непохожи,
смотри!

Пурпурный, серый бархат тебе не к лицу —
На свадьбу выбери чёрный цвет.
И в этом свежем виде выйди к венцу,
Стряхнув пыльцу с изящных манжет.

Не трогай скатерть — эти пятна лишь гриль
Из полусонных толченых тел.
Нет, это не паперть, здесь так танцуют кадриль,
Здесь Билль о правах превыше всех дел.

И мы с тобой станцуем им Билль о правах,
Заткнув за пояс законодателей мод…
Краплёный пот и пианино в кустах,
Но стоит поменять места,
Зажав уста, считать до ста —
до ста… до ста… до ста…
достаточно… цейтнот.

Ты увлекаешься Брюсом Ли,
А я ценю блюзы Ри.
Ты любишь пейзажи, чтобы как у Дали,
А я люблю дали и фонари.
Ты только строишь рожи,
А я в ответ кривлю рот.
И наш союз с тобой — как тот бутерброд.
Но — боже мой! —
Как мы с тобою
непохожи,
смотри…

Город устал,
Город остыл,
Город впал в забытьё.
Веки твои наливаются ветром.
Что впереди — всё твоё.
А впереди — как всегда, километры
дорог.
Город у ног
дышит…

Видишь, как я задыхаюсь без времени,
Стараясь забыть всё, что было до нас с тобою?
Слышишь, как я прощаюсь с деревьями,
Пытаясь понять, где в листве состоянье покоя?

Но ветер срывает со стенок афиш заплаты,
Ветер сбивает все точки отсчёта истин.
Нам удалось совместить наши циферблаты,
Но стрелкам никак не сойтись в самом главном месте…

В городских кораблях —
Только пустопорожние трюмы,
На далёкой земле —
Лишь подвалы, цинга и решётки…
Что смогу я отдать? —
Только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы…
Больше нет у меня
Ничего-ничего за душою!

Так что выучи вавилонский.
Выучи вавилонский.
Лучше выучи вавилонский,
Выучи вавилонский:
Этот язык нам полезней других досужих.
Стаи борзых уже учуяли след весенний.
Я никому, никому до утра не нужен —
В этом моё и твоё навсегда спасенье.

Ночь гасит свет, горизонт выпрямляет волны,
Чайки по небу разбросаны, как листовки.
Нашей Луне суждено догореть по полной,
Но вряд ли мы оба вернемся в одни истоки.

В городских кораблях —
Невезения и авантюры.
На далекой земле —
Снегопады, цинга и решётки…
Что смогу я отдать? —
Только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы…
Больше нет у меня ничего-ничего за душою.

Средневековый город спит.
Дрожит натруженный гранит.
И ночь молчание хранит
Под страхом смерти.
Средневековый город спит.
Унылый тусклый колорит
Вам что-то эхом повторит —
Ему не верьте.

В библиотеках спят тома,
От бочек пухнут закрома,
И сходят гении с ума
В ночном дозоре.
И, усреднив, равняет тьма
Мосты, канавы и дома,
И Капитолий, и тюрьма —
В одном узоре.

Спит средневековый город Краков.
Тихо. Тихо. Тихо. Тишь и тишина!
В лужах — отраженье звёздных знаков.
Полная Луна…

Ах, эти средние века,
Где одинаково горька
Судьба партера и райка,
Вора и принца,
Где весь расчёт — на дурака,
Где звёзды смотрят свысока
И ни о чём наверняка
Не сговориться.

Мощеных улиц мишура,
Крученых лестниц баккара,
И небо в сером, и сыра
Его закваска.
Средневековое вчера —
Невыносимая пора!
Здесь всё как будто бы игра —
Не жизнь, не сказка.

Спит средневековый город Вена.
Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина.
Улицы его чисты, как пена.
Полная Луна…

А завтра будет новый день,
Тяжелый день, ужасный день —
И самый мудрый из людей
Узнать не вправе,
Кому какой предъявит фант
Страстей и судеб фолиант —
Упавший с неба бриллиант
В земной оправе?

И вечность дальше потечёт,
А многоточие — не в счёт,
На что ей сдался пустячок
В конце абзаца!
Не дай вам бог, не дай вам черт,
Не дай вам кто-нибудь еще
На этом месте в это время
Оказаться…

Спит средневековый город Бремен.
Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина!
Тенью на камнях застыло время.
Полная Луна…

Он ревновал её к дождю
И укрывал джинсовой курткой
Её июневые кудри,
А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,
Жизнь начиналась с середины,
И закрывали магазины
Свои разнузданные рты.

Ветра стояли на своём,
Шатая цепь священнодейства,
И пошлое Адмиралтейство
Сдавало ангелов внаём,

Но вместо звёзд их берегли
Два добрых духа — Джин и Тоник,
И мир, казалось, в них утонет,
Едва дотронувшись земли…

А мне казалось,
А мне казалось,
Что белая зависть — не грех,
Что чёрная зависть — не дым,
И мне не писалось,
Мне не писалось,
Мне в эту ночь не писалось —
Я привыкал быть великим немым.

Он ревновал её к богам
И прятал под мостом от неба,
А голуби просили хлеба
И разбивались за стакан.

И плоть несло, и дух опять
Штормил в девятибалльном танце —
От невозможности остаться
До невозможности унять.

И вечер длинных папирос
Линял муниципальным цветом,
И сфинксов он пугал ответом
На каждый каверзный вопрос.

И, видно, не забавы для —
По венам кровь против теченья.
Миг тормозов — развал — схожденье…
И снова — твердая земля.

А мне казалось,
А мне всё казалось,
Что белая зависть — не блеф,
Что черная зависть — не дым.
И мне не писалось,
Мне опять не писалось,
Не пелось и не писалось —
Я привыкал быть великим немым…

И отступил девятый вал,
И растворил свой сахар в дымке…
К стихам, к Довлатову, к «Ордынке»
Он вдохновенно ревновал,

Но вместо рифм бежали вслед
Два юных сфинкса Джин и Тоник,
И воздух был упрям и тонок,
Впитав рассеянный рассвет.

Вначале было слово — и слово было Я.
Потом пришли сомнения и головная боль.
Тяжёлые ступени, холодная скамья
И тихая война с самим собой.

Водил меня Вергилий по дантевским местам.
Сырые катакомбы, крысиные углы…
Подглядывал Меркурий — из туч да по кустам,
Шептал проклятья и считал стволы.

Он говорил мне: «Не уходи!»
Он говорил мне: «Не улетай!»
Он говорил мне: «Слушай, отдай
Свою душу в залог!»
Он предлагал мне долгую жизнь,
Он уповал на украденный Рай
И обещал мне в этом Аду
Жилой уголок.

Потом настало чувство — и чувство было Ты.
Ложь стала бесполезней, а боль — еще больней.
Вольтеровы цветочки, бодлеровы цветы,
И чёрный дым — от кроны до корней.

Не требовал поэта на жертву Дионис.
Года летели клином, недели шли свиньёй.
Кумиры разлетались, как падаль, пузом вниз.
И каждый бог нашёптывал своё.

Один говорил мне: «Иди и смотри».
Другой говорил: «Сиди и кури».
А третий пускал по воде пузыри,
Когда я жал на весло.
Один предлагал мне хлеб и вино,
Другой намекал на петлю и окно,
А третий — тот требовал выбрать одно:
Добро или зло!

Но тут случилось чудо — и чудо было Мы.
И я послал подальше всю эту божью рать.
Я взял одно мгновенье у вечности взаймы —
Я знаю, чем придётся отдавать!

Измена на измене — мир прёт своим путём.
Предвзятое как данность, и целое как часть.
И Рай теперь потерян, и Ад не обретён —
Всё только здесь и именно сейчас!
…………………………………………………………….