Сергей Морейно - Берега дождя: Современная поэзия латышей
С журавлями
Эй Фредис ты вернешься с журавлями (пусть филателисты и эсперантисты приходят рыболовы разводят пусть руками свидетельствуя) эй Фредис ты вернешься с журавлями (как странно но ведь так дух прея удобряет землю и если прошлый год был дух силен то следующему году зеленеть) эй Фредис возвращайся с журавлями (дух нищ ему покоя нет он искушаем но идет свидетельствуя) эй Фредис ты вернешься по весне (все фразы пляшут словно кочки под ногами но без костей язык и лив привязывает к твоему колену лодку пробуждайся дух исполнись жажды в декабре бунтуй и жги зарницы) безумный дон Альфредо с журавлями к нам вернись.
Беги на улицу
Брат трупный запах идет от скучных ты на улицу беги.
(Дон Альфредо Кемпе по небу идет.)
Все смотрят в стену в рот все ищут нет ли фиги они и есть те будущие что грядут за нами но ни рук ни ног у них а только туша в туше дырка берегись той прорвы на улицу беги.
(Безумный Фредис Кемпе по небу идет.)
Не чешутся ни руки ни язык (все к черту! энтропия!) ничем их не уесть молчат угрюмо а ты чего расселся на улицу беги.
(Сам Альфред Альберт Юрис Екаб Юлий Павел следом Кристап с ними Август Фрицис Кемпе по небу идет бряцают шпоры.)
Средние века
Душа о мыле стонет, скользкий пол смердит, заныла в сапоге нога и хочет пены Ян.
Залито пивом платье, немыта рожа, рот мой черен, камнем чешет черт лопатки, медведь об угол трется.
Скачет царский сын и просит осьмушку мыла за полцарства Ян, эй Ян.
Тонет конюшня в жиже, соль жжет плечи, на каждой балке висну, задыхаюсь Ян.
Доспехи рыцарей рублю, рубахи смердов, вши меня заели эй, Ян.
Стоит на белых холмах Рига, мухи жужжат, вливается в Двину ручей и в муках дохнет рыба эй, Ян.
Прет солнце в небо, уже одиннадцать пробило в немецких землях, в зените встало время, ищет мыло палач.
На колесо ведут меня, на дыбу, вошь из бороды сбежала Ян.
Весть синицы
Кто за окном стучит сегодня спать хочу.
Заплаканы глаза но солнце лезет в небо пусть скачет меньший брат пусть вьется жеребец.
Смеется воевода: нет.
Вот и остается – тот плащ из тех метелок овса тот шлем из тех цветов гороха много лет пройдет.
Двинский берег
Эпистолярная проза
I
Ежели хочешь, Франц, возвращайся в Ригу.
Только не в сапогах (сапоги с тебя мертвого стащим).
Франц, возвращайся в Ригу. Ясный перец, ты хочешь в Ригу – ведь другой такой нет.
Надуйся и приходи.
Хвались, сколько влезет, что ты Ригу строил, что ты на шпиль Петру насадил петушка.
Потом покажи, на что годен. Ежели на что-то путное, то по рукам.
Я знаю, ты хочешь в Ригу. Снова май, нахтигаль распелся.
II
Франц, босиком возвращайся в Ригу.
Стихотворение об одном немце
Сырой занозой штык влезает в сердце.
Хрипом сорвались слова с тевтонских губ на землю сырую сорвался тевтонский лоб моей землею стал.
Тевтонская душа идет домой веселым странником мурлычет тихо песню печальным Рейном нам не по пути.
Стихотворение о безумной жажде
Год девятнадцатый и за зубами не язык а вот такие пироги мы гадов бьем брань зреет как чирей у Бога в ухе на пруссов Юрис Церс идет задохся шаг нетверд в руках винтовка целит целит а линзы толстые и губы жирные смеются я латыш я вечно любить хочу на землю падает и любит любит Янис Буш идет он каждой бочке затычка целит целит очками оседлан шнобель я латыш я вечно хочу на землю падает и вечно вечно Федька идет Сазонов скользкий как сазан и пышный как фазан идет жиган с форштадта рижский парень я латыш ведом гигантским духом где глаз на лбу там огненный плевок на землю падает ведомый духом встает Сазонов идет и обирает горстью кровь эй мимо черных чаш зеленым долом по снегу талому летят ребята и Францис Упениекс и Улдис Лейнерт парень ты лети и честь копи и желчь чтоб не остаться с носом парень ни хрена копить не надо парень я латыш я вечно драться хочу из прусса душу вытрясу из аксельбантов царских вырву жабры я латыш я вечно тобой ведом я твой не страшно ты осеннее шальное утро я вечно петь хочу остер хмель смерть тупа и жизни не жаль достать бы пруссака и астру красную одну такую астру крик сохнет с астры сходит цвет по животу и по рукам на нет.
Стихи про тюльпаны
В Риге парни мост мостили под забором ели-пили били крепко без обмана в ружьях расцвели тюльпаны
чмокнул Минну чпокнул жбаны не доплелся до дивана краны ржавы песни странны в ружьях алые тюльпаны
их Господь хранит в дороге им земля целует ноги лбы крепки глаза туманны в ружьях синие тюльпаны
парню девка утром рано подарила два тюльпана губы пряны ночи пьяны в ружьях белые тюльпаны
как по тонкому по льду мертвых под руку веду песни ветром в зоб надуло
что там за тюльпаны в дулах
В Грузии без языка
Челюсти голы явился не вовремя видно буквы с эмали осыпались язык показали моего «здравствуй» не знают и кукиш.
Шпоры звякнули слышу подковы стукнули в бурдючке сусло залопотало ползет по усам в рот не хочет рядом мальчишка все говорит говорит.
Кукиш.
Черный хряк ощетинился чурбачком на пути дерево не дает тени.
Крепость не впустит гора отвернется одно имя записано было попусту роюсь в карманах как руки у вора чешутся десны.
Молчит в темноте колокольчик на шее ягненка.
Кукиш.
Двадцать четвертое июня
I
Волнам не ведом Янов день. Рать герцогства, соленый гребень, едкий птичий говор, ай, далеко Двина с ее садами и наречьями (вниз по течению: из тех хрустальных кубков, лишь из тех хрустальных кубков!), у этих вод легко принять и потерять, шар обдуваем ветром, ну, завязь Иисуса, споро лив гребет, вопит на рейде чайка, ой, сколь древн птиц – допрежь земь создал Бог! сойтись недолго, впрочем, в бутылке бульки славные, стаканы дружат – пир в зобу; ну, момент истины здесь, в наилучшем мире.
II
Волнам не ведом Янов день, наш Бог по ним не ходит (что скажет унесенный далеко судьбой и кораблями?), не зевай, шмель! жар поднимается от печек и от свечек, от витражей, наречий, ты вправе, герцогство, и суетится шмель.
Лето святых
«Ребе в пляс, в пляс, в пляс...»
Ребе в пляс, в пляс, в пляс,
Ребе раз, раз, раз.
Ребе скок, скок, скок —
Стар Адам, да молод Бог.
Ребе каплю в оборот —
Боженька, что смотришь в рот?
Ребе пьет, ребе пьет —
Дождь-то льет, а гром-то бьет.
Уговор дороже драхм!
Небо в крап – и ребе в храп.
«Как улочки забавны вновь...»
Как улочки забавны вновь,
Как весел весь народец,
И денежка из давних снов
Здесь прилавкам бродит.
Ах, как легко на сцене той
Мои сгорают свечи,
И спорят с Откровением
Там на моем наречье.
Хоть просыпаясь, плачу я,
Зато смеюсь во сне так,
Что полны мои ящички
Приснившихся монеток.
«Суй кутенка в корзину бабка...»
Суй кутенка в корзину бабка,
Брось мусолить Коран свой, шапка!
Что, какие стихи, не парься,
Пенься, штоф, поросенок, жарься!
Ты веревочкой мне не вейся,
Вечность, прочь! Самобранка, действуй!
Ну к чему тут музыка, дочка?
Юбка, мнись, отодвинься, кочка!
Рассказ о Пасхе
Агнец, чаша, хлеб в вине,
Им воздастся, но не мне.
Здесь не кровь, а просто мед,
Под окном Иуда ждет.
Сыр и серп вступают в брак,
Остальное сказки, брат?
Чаден, сперт пасхальный дух!
В третий раз кричит петух.
Белые колготки
Раз имам меня спросил, спросит
вдруг иван: правда ли, что в вас Мессия,
или вы – обман? Но в столбцах заплесневелых
выдоенные кем-то пущены мы вдело. Выдуманные,
что несемся в маскхалатах, как в халатном сне, Пецис,
Йецис, Макс&Мориц, веселы, как снег, не на той войне мы
стынем, с нами пополам сам не хочешь ли в пустыню, алейкум’-с-салам!
но к твоим колготкам белым, выдуманная, карабин несу с прицелом,
выдуман и я; Алла’ алим, байты биты белые во мне, с кем
за Ригу будем квиты, на какой волне? что в твоем мне
делать свитке, ангел Азраил, обобрав меня до нитки,
мой свинец остыл, как же быть? А веселиться,
всем нам жестко стлать: «Исполать вам,
виселицы!» – «Тебе исполать!»
«Я нес глагол давно и подвернул лодыжку...»
Я нес глагол давно и подвернул лодыжку,
держал я слово, но подвела одышка,
как в финской бане пар, не мóя, нёбо сушит,
так мотыльков угар немóе небо тушит,
чужой контекст кипит
в пустых руках, что стигмы,
грамматика вопит
без парадигмы,
дрожат губенки, врут: вдруг лопнут;
на камне выбит слог,
Бог – вот он.
Мавр Янис
Веди слонов от Инда, прись табунами из Китая ордой, вот-вот нас одолеет Саладин, мост за мостом, за замком замок тлеют, oh pretre Jean, давай же, с полдня или полночи, форсируй Нил или Тигр и Евфрат, нас Саладин вот-вот. Ты где запропастился, Престер Джон?
Умру, не увидав Господня гроба, но Акру удержу, я Акру удержу, давай же, вызволяй крест, что на моем плаще, ты где запропастился? ин шаа’а-л-ЛааИ, ты должен, Престер Джон.
Нью-Йорк, и шестьдесят какой-то год. Он в лавке латыша. Впервые со смерти матери. «Янка, здравствуй! Ты где запропастился?» Он берет брошюру из Риги. Тонут страницы в длинных черных пальцах.
«Есть особый любовный час...»
