Дмитрий Быков - Новые и новейшие письма счастья (сборник)
А впрочем, что мы будем омрачать законный праздник? Вы-то в чем повинны? Вам сорок пять, вы ягодка опять, вы отрулили больше половины – и на просторах отческой земли, послушавшись всеведущего змия, вы сорок пять бы раз уже могли такого начудить, что мамма мия. Вы запросто могли пересажать – под хлопанье коричневых и красных – не всем известных двух, а сорок пять, и сорок пять виднейших несогласных. Вы Грузию могли бы закопать при бурном одобренье всякой грязи, и не одну войну, а сорок пять устроить на трепещущем Кавказе. При вас шпионов стали высылать, но выслали, по счастью, только девять – а ведь могли бы выслать сорок пять, и это бы нетрудно было сделать! Вы говорите умные слова, вы вроде бы чужды публичной злобы, при вас смешнее стало раза в два, но в сорок пять ужаснее могло бы. И я могу стишки про вас кропать, порхая над Отечеством, как птичка, – боюсь, когда мне будет сорок пять [25] , подобное уже проблематично.
Над миром тучи новые висят, но ничего на свете не фатально. И вы могли бы встретить пятьдесят совсем иначе – это не гостайна. Я не люблю дурное предрекать и тщетно плакать – я не Ярославна.
Но если кто не смог за сорок пять – за полтора не сможет и подавно.
Глава и кепка Басня
Однажды Кепку снять задумала Глава
И, мыслила, на то имела все права:
Носить по двадцать лет все то же нет резону,
Порою хочется одеться по сезону.
И так трясет, и сяк – ан Кепка приросла
До полного родства!
А что уж там под ней – поди вообрази ты:
В уютной темноте резвятся паразиты —
И вши, и комары, и пчелы без конца,
И пробки в три кольца.
И запах мерзостный, и что особо гадко —
У Кепки издавна имеется Подкладка,
И прямо за нее через особый свищ
Уходит много тыщ.
«Да ты засалилась! Да ты уже от зноя
Горишь, как в августе болото торфяное!
Ужели я, Глава, дана тебе в надел?!»
А Кепка сумрачно: «Не ты меня надел».
Глава за козырек – а паразиты хором:
«Ты издеваешься над головным убором!
К тебе лояльны мы – а ты, едрена мать,
Дерзаешь нас снимать!»
Глава обиделась: «Уйми свою ты стаю,
Пойми, уж двадцать лет, как блин, тебя таскаю!»
А Кепка: «Старый конь не портит борозды.
Модернизация твоя мне совершенно неинтересна».
Глава разгневалась. Припомнивши анналы,
Она бросает в бой центральные каналы,
Спускает им заказ на грозное кино:
«Пчела-проказница», «Засаленная кепка»,
«Подкладка-хищница»… Но Кепка вгрызлась цепко:
Ей это все равно.
Вот головной убор! Он только тем и ценен,
Что не снимается, хоть ты осатаней.
Не думая, надел ее однажды Ленин —
Да так и помер в ней.
Глава задумалась, поняв вопроса цену:
Скоблит себя ножом, стучит собой о стену —
А Кепка мало что осталась на плаву,
Но хочет снять Главу!
«Не балуй, молодежь. Мы, старцы, духом крепки.
Законы общества в Отчизне таковы,
Что местный социум не может жить без Кепки,
Но может – без Главы.
Ужели для того я столько припасала,
Чтоб это потерять за несколько грешков?!
Не сможешь ты отнять ни пчел моих, ни сала,
Ни всех моих лужков,
Ни всех моих пушков!»
– Да, – думает Глава, – мне крепко надавали.
Коль Кепку мне не снять – Глава ли я? Глава ли?!
Бежит к другой главе
(их было две):
– Что делать мне, скажи! И так дрожу со страху!
А та в ответ: «Молчи! Серьезные дела:
Уже не первый год хочу я снять Папаху —
Да как бы нас двоих Папаха не сняла».
Пока они в слезах друг друга ободряли,
Папаха с Кепкою смеялись им в ответ…
Читатель, идиот! Ты, верно, ждешь морали?
Давно пора понять, что здесь морали нет.
Парное
В итоге антикепочных страстей, как сообщил неведомый глашатай, нам вводят разделение властей – на этот раз в Москве отдельно взятой. Где прежде восседал один Лужков, воссядут двое, нечто вроде сплава: налево мэр (из питерских дружков), премьер из местных, стало быть, направо. Рулить без разделения элит, на каждый трон двоих не назначая, – немыслимо, когда тандем рулит в неповторимом стиле двуначалья. Стеснительно замечу между тем, чтоб защитить московские пенаты, что, в сущности, у нас и был тандем, и более того – они женаты; покуда их не ищет Интерпол, но поводки им натянули туго. Тандем быть должен только однопол, чтобы любить народ, а не друг друга.
Теперь, конечно, станет веселей – и массам, и писакам обалделым. Представить разделение ролей способны все, кто смотрит за тандемом. Сначала мэр, народный исполин, заметит в разгорающемся раже, что если кто забить захочет клин, то этот клин ему забьют туда же, – но все-таки премьеру он не клон, их разделяют города и годы, и потому добавить хочет он, что несвободы хуже, чем свободы. Пора модернизировать Москву! Ей-богу, своевременная мера. И либералы с праздником в мозгу поставят, разумеется, на мэра.
Премьер же будет сдержан и суров, чтоб вышла сбалансированной пара. Он не захочет выпуска паров, поскольку вообще не видит пара. Все будет, как и было при Лужке, но с прибавленьем суверенных бредней; он станет бить дубиной по башке любого обладателя последней, и так развязки строить и мосты, чтоб стало хуже с уличным движеньем, – но все проблемы города Москвы он объяснит враждебным окруженьем: мол, корень всех развязок и мостов, и воровства, какое мы заметим, – лишь в том, что Омск, Саратов и Ростов не любят нас. (И кто бы спорил с этим!) Но мы махнем железною рукой в ответ враждебной критике охальной. Судьба Москвы мне видится такой: Дворец Советов в центре Триумфальной – его откроет Первое Лицо, мы славимся проектами такими… Закроется Садовое кольцо: в нем будет Тайный Город, как в Пекине, чтоб враг туда путей не отыскал, чтоб не смущал народ очей монарших. Теперь там будет вход по пропускам и раз в году гуляние для «Наших». Порядок установится на ять, одобренный простыми москвичами. Весь город будет намертво стоять и в час по метру двигаться ночами. Перестановок выстраданный зуд – опять же ожидаемая фаза: из Питера префектов подвезут, забросят гастарбайтеров с Кавказа [26] … (Боюсь, под их присмотром москвичи, что все штаны в конторах просидели, начнут таскать на стройках кирпичи: не горцам же работать, в самом деле!) Чтоб представленье истинное дать – мол, кончено с правленьем стариковским, – посадят олигарха (страх гадать, кто будет здесь московским Ходорковским). Когда Москва окажется в дыму (вокруг нее по-прежнему болота), публично Первый скажет Самому: залейте все! И Первый с вертолета отправится публично заливать запасы торфа по всему простору… Сигналы будет Первый подавать. Сам будет выражаться по-простому. Закрутится привычное кино, и Первый станет намекать невинно, что он бы все решил уже давно, да не дает вторая половина. И оба – силовик и либерал – продолжат, укрепляя вертикали, нас обирать, как прежний обирал, и затыкать, как прежде затыкали. Двойная власть – отличнейшая вещь для наших поворотов и колдобин, чтоб первый с виду злобен и зловещ, зато второй тотально неспособен, чтоб был один слегка витиеват, второй же ясен, как марксистский метод, и думали бы мы, что виноват во всем московском зле не тот, а этот… Какое счастье, господи прости! Раскрыта управленческая тайна. Еще бы два народа завести, чтобы тандемность сделалась тотальна, чтоб был один – суровый, как скелет, другой же добр и мягок, как болото…
Но двух народов, к сожаленью, нет. Боюсь уже, что нет и одного-то.
Верность
Россия – истинная школа: где повторенье – там успех. Мы все узнаем про Лужкова, как узнавали все про всех. Он культ выстраивал, а прессе устроил форменный зажим. Он помогал своей мэрессе. Он путал свой карман с чужим. Он был коварен, как пантера, и ненасытен, как Ваал. Он за спиною у тандема злоумышлял и мухлевал. Теперь, заслуженно опальный, разоблаченный на миру, за перекрытье Триумфальной, за аномальную жару, за воровство, за недоимки, за дорожающий батон, за гречку, кризис и за Химки перед страной ответит он. А если черт его направит в антикремлевский тайный пласт, и он чего-нибудь возглавит или чего-нибудь создаст, и станет ноги вытирать, нах, о дорогой дуумвират, – тогда, наверное, в терактах он тоже будет виноват. И вся его большая клика, все звенья кованой цепи, что заглушали силой крика любое жалобное «пи», заявят честно и сурово, поймав отчетливый сигнал, что так и знали про Лужкова (и это правда – кто ж не знал?). Его владения обрубят, лишат поместий, пчел, козлов, Борис Немцов его полюбит и проклянет Борис Грызлов. Зато уж, верно, станет Веник на «Эхо» звать сто раз на дню. Короче, все ему изменит. И только я не изменю.
Как учит заповедь Господня, измена – худшая беда. Я не люблю его сегодня и не любил его тогда.
Пройдут года, на самом деле, и воцарится новый дух: мы все узнаем о тандеме – про одного или про двух. Пути российские неровны, здесь трудно верить и жене. Они окажутся виновны и в Триумфальной, и в жаре. Был опорочен мэр московский по мановению Кремля. А вдруг еще и Ходорковский при этом будет у руля? А тут еще Олимпиада и сколковское шапито, а было этого не надо, а надо было то и то. Теперь они должны народу, взахлеб кричавшему «виват!», за несвободу и погоду, а сам народ не виноват. Все подголоски – их немало, такой предчувствуют финал. Элита, значит, понимала (и правда – кто ж не понимал?). Придет большая переменка, страшней московской во сто крат. Все знали братья Якеменко, и суверенный демократ, и Жириновский длань возденет, и Запад всыплет ревеню, и вся тусовка им изменит, а я опять не изменю. Я буду стоек в местных бурях и не продамся по рублю: я и сегодня не люблю их, и потому не разлюблю.
