Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Как Илион пылал со всех сторон
Огромный Рим, от пламени пернатый,
Валились равнодушные пенаты,
Бесплатно их переправлял Харон.

В скоте и людях был велик урон,
Красноречиво зарево сената.
В ту ночь я цвел, и с башни Мецената
Я пел себя, лирический Нерон.

Я слово подымал как меч убийца,
Мне было весело глазами впиться,
О, розовая ночь, в плеча твои.

Развратный снился мне Приам и некий
Могучий жрец в объятии змеи,
Я Лакоона пел в тиши Сенеки.

Властительная выгнутая вся,
Ты хороша в сонетном кринолине,
Я не стыжусь твоих старинных линий,
Их мрамор не покроет ржа сия.

Она в опавшем октябре, гася
Последние цветы, листва в долине
Железной саранчой лежит и длинен
Тот путь ее, что в вихре начался.

Метель стиха, гуляй по сонным жилам,
Крепчай, мороз, на диво старожилам,
Их медленную память ледени.

Я буду мчаться по замерзшей Лете,
Я буду петь дымящиеся дни
И черные шатры ночных столетий.

И караван горбатый неуклюжий,
И выгнутый как птица быстрый конь,
И женщины, и звезды, – испоконь
Вы наши пленники, у нас в подслужьи.

Зато стихи – белей чем жир белужий,
Красней чем угасающий огонь, –
Поем под храп немокнущих погонь,
Разбрызгивающих моря как лужи.

Не от того ль не солона трава,
Не жалят наши горькие слова,
Отточенные медленно и наспех,

И нет охотников не оттого ль
В пустынных временах, в горючих распрях
На прохладительную нашу боль.

Обыкновении фрески в Санта Кроче,
Не выцвел желтый Джотто, никогда
Коленопреклоненные года
Петь не устанут красок узорочье.

Кратчайший к наслажденью путь, короче
Не отыскать в веках, ничья звезда
Так не бывала долго молода
В соборах тьмы под карканье сорочье.

Кто любит Леонардо и его
Последовательное торжество,
Не может не любить и флорентийца,

Умевшего в ночи еще полней
Неуловимым светом воплотиться
В движениях и ужасе теней.

И взял он вместо камня и металла
Могучий лед и высек липкий лик,
И радуги восточных майолик
В морозном воздухе скула метала.

И рыхлая губа была не тала,
Всё крепко блещет, раз мороз велик.
Красиво, – кто-то на земле восклик,
И в Тартаре стал тише стон Тантала.

Но в срок пришла веселая весна,
Быстрее воска лед сгорел, десна
Стучала о десну во сне глубоком,

Железом ложный мастер звук облек,
Планета к солнцу повернулась боком,
И летом зимний сон был так далек.

И привели к правителю пирата,
Поставили меж бронзовых колонн,
Согнули в унизительный поклон.
Правитель встал, похожий на Пилата.

Дарую выбор я, какая плата
Тебе милей, прекрасный Аполлон, –
Петля и предрассветный небосклон
Иль дочь моя, что бесами объята?

И выбрал первое пират, но вдруг
Морозом охватил его испуг,
Он согласился храбро на второе.

И мог родиться в мире тот, кто горд
Как океан и пьян как сердце Роя.
Узнал я это в замке Абботсфорд.

Не с долов ли глухих, не с гулких гор ли
Явился богатырь наш Святогор,
Не кровь по нем бежит, руда по жилам гор
Переливается, и эхом клекот орлий.

У Святогора пересохло в горле,
Он очи поднял – в небе день-костер,
Он очи по земле задумчиво простер,
Моря Хвалынские ночную синь простерли.

Я пить хочу, о мать сыра-земля, –
Моря в единый дух, усом не шевеля, –
Всё сделал Святогор, не повернувши бока.

Расти, земля, я в горы уберусь, –
Он молвил так и был таков, ушел далеко.
А сушу новую прозвало эхо: Русь.

Изольда светлоглазая нас быстро
Завоевала, оттого беда,
Стихи мы высекаем изо льда
В сырой лаборатории магистра.

Чего там только нет, зурна и систра,
Тараны, что громили города,
И кости, что в далекие года
Бродили от Танаида до Истра.

Доили кобылиц рабы, народ
Был бабьелицый, не носил бород.
Язиги, роксоланы и бастарны

Текли на юг, не ведая помех,
Пьянели кровью эллинов янтарной
И пленницам дарили дикий смех.

В музее ледяном Арктиды синей
Их мускулистый ужас до сих пор
Не опустил свой пурпурный топор
И беззакатно блещет над пустыней.

Внизу в оленьих шкурах люди, свиньи
В Йоркшире хрюкают, их полон двор,
В парижских ресторанах разговор,
Что лучше русской в мире нет ботвиньи.

На белом Шпицбергене где-нибудь
Лежит замерзшей молнией тот путь,
Что вел того, кому надоедало

Блаженствовать века. Над бездной мглы
Скала синела там. Как сын Дедала
Гиперборей бросался с той скалы.

Нетленно то, что ввек неповторимо,
Чей тайный лик навек себя укрыл
Непроницаемою сенью крыл,
Как медью неразграбленного Рима.

Лишь то, что вновь придет, проходит мимо,
Не вздрагивает наш земной настил,
И обнаженных розовых светил
Не рушится на небе пантомима.

О ты, поющий в клетке индивид,
Венком самосожжения повит,
Над ужасом ты властвуешь грядущим,

Прошедшее давно упало ниц,
И настоящим дням, в ночи бредущим,
Глядишь ты в очи солнц из-за страниц.

На той земле, где погребен Херасков,
Где Чаадаев сном столетним спит,
Построят крематорий вместо плит,
И пламень будет мрачен и неласков.

Запляшут мертвецы, костьми заляскав,
И в нежный прах рассыпятся, навзрыд
Родные всплачут, в урне прах укрыт,
Как по обряду отдаленных басков.

Клумбарий будет улыбаться, цвестъ,
Весна вам принесет святую весть,
Что солнце снова радостно и живо.

А вы, под серым сводом скуки вы,
Увлечены кровавою наживой,
Не воспоете свежей синевы.

Я расправляю правильные перья,
Взмах мощных крыл как взмах меча могущ.
Еще клубится дым болотных гущ,
Распоротая стелется имперья.

Я рею в крепком воздухе безверья.
Ствол сумрака опутал звездный плющ,
И желчный месяц истощен и злющ
Как острый череп северного зверя.

Куда лечу, не знаю даже сам,
Но рад гостеприимным небесам,
Раскрывшим золотистые просторы.

Не птичий, – человечий гам внизу.
Я в нем не утону, я тот, который
Рожден летать и в черную грозу.