Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Под куполом горячим и нагим
Зеленого раскидистого неба
На берегу шумящего Мареба
Родился абиссинец Ибрагим.

Он был пленен и был судьбой храним,
Не знаю, Петр прозорлив был иль не был,
Но черным он подарком не погребал
И как с приемышем возился с ним.

А он не забывал родной погони,
В ушах стоял последний стон Лагони,
Что брата восьмилетнего звала.

И ревности жестокую науку,
Веселое блаженство ремесла
Он передал задумчивому внуку.

Твой медный месяц для певцов твоих,
Больных огнем твоей дрожащей грусти,
Которой полон каждый пыльный кустик
И каждый стебелек полей сухих.

В каком безмолвии, в пустынях чьих
Раскроет сумрак столько звезд-соустий,
Трепещущих, сосущих всех, кто впустит
В свой тихий дом ночной бродячий стих.

В твоем живу я городе громоздком,
Твой медный месяц светит слабым воском
И тайно тает в медленном хмелю.

Брожу по набережным опустелым,
Шатанье праздное толпы люблю,
А я один с душой своей и телом.

Когда перегрызутся все собаки,
И землю-мать объемлет тишина,
Взойдет над миром белая луна,
И звезды заблестят в полдневном мраке.

Пустынные поля и буераки
Скелетами усеют племена,
И рухнут как от крепкого вина
Милан и Кельн, Иван и наш Исакий.

Лишь тот, кого манила эта мгла,
Кто в пушки перелил колокола
И шел с оркестром к светопреставленью,

Лишь тот безумец не погибнет сам
И морду благородную оленью
Подымет к равнодушным небесам.

Был силой богатырской славен Муром,
Дубовою дремучестью лесов,
И громы соловья и слезы сов
Катились по ночам во мраке хмуром.

И в домике Яги дрожал засов,
Она молилась бесам белокурым,
И кошка черным горбилась лемуром,
И мышь дружила с циркулем часов.

И выезжал из муромского леса
Илья, конем на пастбищах Велеса
Колодцы вышиб, в даль глядел и в близь.

Крестясь, он византийский чтил обряд твой,
Рудая Русь, умытая Непрядвой,
Чтоб витязи твои перевелись.

По кольцам города трамвайный бродит гром,
Кудрявым трауром клубятся тротуары,
В поля небесные летит с планеты <старый>
Град жесткой музыки в сиянии сыром.

Лучи полдневные слабей земных солом,
Легко ломаются от сумеречной кары,
И солнце выбито, заходит за бульвары,
И звезды спутаны, лучистый бурелом.

А утром небеса кичатся урожаем,
Мы снова город свой грозою заряжаем,
И то же самое, что было и вчера.

Лишь зайцы желтые смелеют понемногу,
Танцуют на столе вкруг строгого пера,
И я по их следам ищу свою дорогу.

Сохатый зверь кричал и выла рысь,
Почуяв кровь соленую Редеди,
Двенадцатипудовые медведи
Ломали чащу, с лешими дрались.

Языческой луной блистала высь,
Касожские полки – для волчьей снеди,
Победный пир справляли их соседи,
И лебеди с Баяньих струн лились.

Среди племен, что вырастила Припять,
Я не был, мне дано сегодня выпить
Твое, Россия, жесткое вино,

За круговым столом разгулы те же,
И медного ковша сухое дно
Мне кажет блеск улыбки печенежьей.

По Чуди древней, родине Ильи,
По густо шевелящимся погостам,
По мудрым городам, по их помостам
Кирпичные краснеются кремли.

Извилист известняк, в земной пыли
Веснушчатый гранит, по мягкокостым
По берегам песчаным под норд-остом
Смирившиеся камни полегли.

Они древнее золота и нефти,
При фараоне, может быть, Менефте
Уж их тесали темные рабы.

Они молчат, грядущие скрижали,
Чтоб в красный час восстания судьбы
Их дождь гремел и стены дребезжали.

Со свистом кланялись Малютам плети,
Горбатые кряхтели топоры,
Колесовали бы до сей поры,
Когда б свинец не полюбили эти.

Купцы преподнесли Елизавете
За грамоту алмазные дары,
Короны колебались от игры
Камней своих, единственных на свете.

Степан и Емельян зажгли восток,
Но был еще не предназначен срок,
И двадцать пятый год повис над мглою.

Лишь год семнадцатый, год красных пург,
Тебя унять пожарною кишкою
И то мечтал лишь глупый Петербург.

Под кожей розоватой не темно.
Там странный свет и гам неугомонный,
Скребутся мышцы, бегают гормоны,
И в жилах бьется липкое вино.

В костях темней, в груди веретено,
И легкие как улья виснут сонно,
И череп как орех и умудренно
В нем серое ядро разделено.

И древний звук оттуда я исторгну,
Я оглашу пустующую стогну
Покинутой столицы роковой.

Петровские каналы в баркароле
Прошедшего и не услышат вой
Души, чьей плоти дни не побороли.

Слабей чем снег и платины плотней
Нежданных строк нестойкие металлы,
Они трепещут миг, их гребень алый
На всходах и закатах древних дней.

Нам не забыть, как Рим громили галлы,
Как Русь рыдала, и текли по ней
Стада татар, верблюдов и коней,
И воины с угрюмых льдин Валгаллы.

И проходил волгарь, и скиф, и серб.
Без молота сиял в лазури серп,
Насиловали пленниц на просторе.

И выл огонь по русским городам,
Чтоб черными зажглась цветами там
Культура: шахматы и крематорий.

С крылами деревянными война
До смешанного с пьяной кровью пота,
Освобождают мутного кого-то,
Прокопченного сумерками дна.

Не спят рога, не стынут стремена,
На зверя неизвестного охота,
Карикатурной тенью Дон-Кихота
Великая земля облачена.

Не смуглые овалы Византии,
В углах висят холодные витии
С губами голубыми лебеды,

Но с черепом веселым как колено,
И красен блеск лампадочной звезды,
Качающийся в зеркале вселенной.

Художник, презирающий Шекспира,
Мудрец, юродствующий во Христе,
Застывший в своенравной простоте
Средь звездного ликующего пира.

Русь корчится от красных губ вампира,
Убожество людское на кресте,
И это белокаменные те,
Что кинули Девкалион и Пирра.

Выслушивал Каренина и моль
Ловил юрист, Бетховена бемоль
Убийца слушал, ревностью убитый,

Пил пунш Наполеон в Бородине,
И чурку Петр строгал, а Шакловитый
На дыбе выл с быками наравне.