Галактион Табидзе - Стихотворения

Руставели — добра венец,
Круговая любви порука
И Абхазия, где певец
Обретает навеки друга,—

Этой встречею воплощен
Дух высокого ратоборства,
Душ взаимность и связь времен,
Подвиг воли и чудотворства.

И я окружен глубиной безначальной,
Где сон проступает сквозь сон —
Как повесть иная — сквозь этот печальный
Роман де Грие и Манон.

Столетья летят. На обложке шедевра
Как будто его эпилог —
Тревожные ритмы Парижа и Эвра:
Затянутый узел дорог,

Фиакры, наемные головорезы,
Дуэль, вероломство, тюрьма…
И рушится вся богословская теза,
И логика сходит с ума.

А бедствий причина — ясна и невинна!
И праведен тот, кто влюблен.
О, бедный закон! О, печальный старинный
Роман де Грие и Манон…

Осенняя стужа, бездомные в роще,
И час их неверен и скор,
И страшно маячит им Гревская площадь —
Толпа и позорный костер.

Но петли уловок и тропы запрета
Уже разрешила, прошла —
Как луч отлетевший — мгновенная эта,
Певучая наша стрела…

Утрата — и ужас. И ропот на бога.
И старый аббат поражен —
И рвется — и длится — темно, одиноко
Роман де Грие и Манон.

Горы персиков, бананов
Ломят наш дубовый стол,
И для дружеских стаканов
Тост особый я нашел.

Я в застольной древней песне
Тайну братства отыскал,
И за то, что всех чудесней,
Подымаю свой бокал.

Посреди пиров и странствий
Мне явилась мысль одна:
Что грузины и испанцы
Не пьянеют от вина.

В бурной пляске тех и этих
Никому не утомить.
Нас на этом белом свете
Сходства связывает нить.

Пусть же крепнет наше сходство
И прославится везде!
Друг над другом превосходство
Обретем мы лишь в труде.

Но в кафе вошли виденья.
Люди! Слышите меня?
Я заметил в отдаленье
Тучи дыма, блеск огня.

Ведь пока выводит танцы
Скрипка в мирной тишине,
И Мадрид горит, испанцы,
И Валенсия в огне!

Трясутся стекла,
Дрожит кабина.
Насквозь промокла,
Но мчит машина.

Изрыто небо
Клинками молний,
И море гневно
Вздымает волны.

Огня и мрака
Чередованье.
Порывы бури,
Грозы рыданье.

Привал минутный —
И гонка снова.
Машин попутных
Ритмичный говор.

Мой стих, средь рытвин
Пронизан тоже
Железным ритмом,
Стеклянной дрожью.

Он снова звонок
И юн, как прежде,
Хоть и спросонок
Рассвет забрезжил…

Смотрю до рассвета
Всё снова и снова,
А Рубенс поэта
Поймет с полуслова…
Ползет языками
Цветистое пламя
И под облаками
И над облаками…
Всю грудь для такого
Раскрыть бы огня…
О Лувр мой, мы оба
Зарницам родня!..

Благородный союз
Вдохновенья и буйства!
Пред тобою склонюсь —
Ясный светоч искусства!

Возлюбив свой народ,
И не в пику собрату,
Ты постиг наперед
Его боль и отраду.

Ты единственным счел
Для себя по натуре
Путь, которым прошел
Витязь в тигровой шкуре.

Обожая, любя,
Обойдешь ты полмира,
И абхазская лира
Обессмертит тебя.

Стою ослепший.
Блеск прянул прямо
Фарфора вспышкой голубою
Из тучи хмурой.

Преобразилась
Вся панорама,
Но пламя скрылось под мглой слепою,
Свинцово-бурой.

Так оглушает
Свет Нотр-Дама,
И кенгуру бегут гурьбою —
Химер фигуры.

Париж! Будто слышится
Звон в этом звуке,
Гуденье металла,
Зовущий набат.

Бездушная кукла
Раскинула руки,
И золотом угли
В камине горят.

В гостинице янки
Почуяли страх:
Франк падает. Банки
Предчувствуют крах.

Полустанок крохотный.
Румяный свет на склонах.
Почту сгружают. У насыпи —
Мальчик, щенок, теленок.

У горы деревня
За пазухой уютной.
Распевает голосок
В тишине минутной.

Девочка поет
И в ладоши бьет, бьет,
И прыгает, и туфельки
Так малы и тупеньки!

Сумерки румяные,
Осень полноплодная.
Здесь останется одно:
Душа моя свободная.

Тишина и родина —
Не вспомню ни о ком
И в деревню — с мальчиком,
Теленком и щенком.

Сердцу радость, сердцу радость оттого, что
Разминулось с непогодой и метелью

И что с пламени стихов стряхнули пепел…
(Знаю, есть на свете жертвы… Но такие?)

Я протер свои глаза, стряхнул печали,
Сердце слабо шевельнулось, оживилось.

Снова песней колокольчик захлебнулся…
(Знаю, есть и смерть на свете… Но такая?)

Рассвет озарит
Величие лика,
Задумчивый вид —
Вольтера улыбка.

В саду, на глазах
У него, без сомненья,
Трудилось в слезах
Не одно поколенье.

Но тешится сквер
Детворою стоокой,
И взгляд свой Вольтер
Не отводит с Востока.

Величественной сединою,
       Как древний великан,
Над младшею своей роднею
       Возносится Монблан.

В венце сверкающем, прекрасный,
       Он солнцем осиян;
Что для него обвал ужасный
       И грозный ураган!

Не такова ль и книга эта,
       Обнявшая весь мир?
А имя вечное поэта —
       Шекспир!