Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Человек на тротуаре словно меряет взглядом
время, расстояние, яркость света.
Куда идти? Туда? Сюда? Он, видно, не знает.
Он подносит ко лбу холодную ладонь и вглядывается пристальнее.
Солнце нашего века светит не очень ярко.
(Было время, он шагал,
он прыгал и танцевал. Было время, когда восходило солнце,
и, поднимая голову, он видел его.
Он помнит девушку в красном, парк,
море, сад.)
          А война
снова грозит прийти.
          И сжечь его память и его деревянную ногу.

Что за буря, боже мой! Как ты промокла!
Как спутались волосы твои, Мария!
Что же ты встала в дверях? Проходи.
Погрейся у моего огонька. Я сварю тебе чай.
(Заработок у меня мизерный, а у наших друзей
нет и этого. Таков уж наш круг.) Вот тебе шаль.
В доме беспорядок. Ты оглядываешь его с любопытством.
Входи же.
          Незадолго до твоего прихода
в этих яслях родилось стихотворение.
Незадолго до тебя пришла и здесь родила
печаль мира.

Чуть ли не час говорили со мной твои руки,
мне доводилось слышать песни рек и лесов,
но эту песню я слышал впервые —
ее исполнили руки твои.
          Кузнечик
на сосне приумолк. А там, где пылал закат,
вертикали лучей почудились мне следами, —
их оставили крылья слетевших на землю богов.
          В сумерках,
окутавших мир, только они и звучали,
только они и слышались — руки твои.

Десять сверчков на десяти твоих пальцах,
глядя в далекое небо, в экстазе
пели — и тут мне опять показалось,
почудилось, будто следы от крыльев
сложились в пять нотных линеек.

Поэты живут вне страха.
Подобные солнцу, что прямо лучи свои направляет,
прямо они говорят. Нет ладони, способной
рот им закрыть, заковать вдохновение. Знают они
цену династий и тронов; не свод королевских законов
Высший закон они чтут.
И правду запретную, как тюремный сигнал,
повторяют…
          Поэт —
это дух земли, он над нею встает,
когда опускается мгла, и сверху сияет,
как кусочек молнии, на большой
высоте, в ночи.

Не в этих ли белых дворах, где южный ветер пылит
И в каменных арках скулит — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое так на свету трепещет и рассыпает свой смех плодоносный…
С капризами ветра и лепетом ветра, — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое искры зари рассыпает над свежей листвой,
Разжигая вселенские краски с ликующей дрожью?

Не на равнинах ли этих, где просыпаются девочек голые стайки
И золотистыми пальцами клевер срывают малиновый, —
Не здесь ли оно, блуждающее в пространстве младенческих
снов, — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое беззаботно бросает свой свет в их сырые корзины,
Рассыпает журчанье их детских имен, — скажите, —
Не здесь ли гранатовое сумасшедшее деревце,
которое борется с пасмурной бездной мира?

В сердце дня, который от бешеной ревности распускает семь видов крыльев,
Заграждая вечное солнце тысячью толстых призм,
Ослепительных, жгучих призм, — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Ухватившее гриву, сто раз подстегнутую на диком лету,
И не хнычущее, не унывающее, — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое криком гранатовым возвещает восход надежды?

Окажите, не здесь ли гранатовое сумасшедшее деревце,
которое вдаль посылает приветы,
Помахивая платочками листьев из свежего пламени,
Мope, способное миру родить тысячу два корабля,
Волны, способные совершить тысячу две попытки,
Чтобы льнуть к берегам, неведомо пахнущим, — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое снасти трещать заставляет в прозрачном утреннем воздухе?

Высоко, с голубою гроздью, загорающейся для праздника,
С гроздью, полной опасности, гордости, — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое светом своим в ненастье пронзает злого, черного духа,
И шафранный воротник молодого дня простирает из края в край,
Воротник, обильно расшитый песнями, — скажите, не здесь ли
гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое так торопливо расстегивает золотые шелка ароматного дня?

В нижней юбке первоапрелья и в цикадах зрелого августа, —
Скажите мне, та, что злится, резвится и сводит с ума,
Стряхивая с угрозы черные брызги гнева,
И запуская за пазуху солнцу всех поющих, пьянящих птиц, —
Скажите мне, та, что перья на вещей груди раздвигает,
На вещей груди сновидений наших глубоких, — не она ли
гранатовое сумасшедшее деревце?

И было первой каплей дождевой убито наше золотое лето
намокли все слова чье лоно прежде само рождало звездный блеск
все те слова намокли у которых была единственная цель — Твоя душа!
Куда теперь мы будем руки простирать когда пренебрегает
нами время
на чем теперь мы остановим взор когда туманные изгибы дальних
линий попали в катастрофу среди туч
теперь когда
на всех пейзажах наших закрылись навсегда
твои ресницы
и мы — как будто нас туман заполнил —
живем в своем пронзительном сиротстве и в окружении
твоих портретов мертвых.
Прильнув челом к туманному стеклу нет мы не умираем
в новой скорби
и нас не смерть убьет — ведь ты не тлен ты существуешь
вечно и во всем
ведь существует вечно ветер свежий который сам в тебя вдыхает
жизнь тебя вблизи он одевает точно так же
как наша вечная надежда одевает тебя издалека
ведь существует где-то
зеленая равнина что простерлась — от смеха твоего
до солнца в небе
до солнца — и ему твой смех вверяет тайну что мы с Тобою
встретимся опять
нет нет не смерть повисла перед нами
а лишь малюсенькая капелька дождя
осеннего дождя — всего и только
лишь чувство смутное
сырой земли дыханье в наших душах которые уходят вечно вдаль
и если не в моей твоя рука
и если кровь моя течет не в жилах твоей мечты —
свет в чистом небе
и музыка незримая поет в нас О! печальная
союзница всего что держит нас еще в угрюмой жизни мира
да! влажный ветер осень час разлуки
горчайший способ опереться локтем о светлое воспоминанье
которое всплывает в час когда стремится полночь нас от света отлучить
за тем окном квадратным и глядящим лишь в сторону
одной великой скорби
за тем окном — оно не видит ничего
поскольку стали музыкою пламя незримое в камине и удар
больших часов на каменной стене
и вот уже стихотвореньем стали одна строка с
другой и звук перекликающийся с каплей
осеннего дождя и со слезами и со словами
и со словами не такими как другие а с теми у которых есть одна
единственная цель — Твоя душа!