Александр Житинский - Плывун
Рев толпы был невообразим. Все кричали и прыгали — охранники, подростки с Саблинской, дворники-таджики с улицы Блохина, торговцы инжиром с Сытного рынка, их подруги, русские, табасараны, таты, адыгейцы и все сто тридцать остальных народностей Кавказа.
Много их все же, подумал Пирошников, возвращаясь на свое место.
Коронация состоялась. Осталась нация, да простится мне этот каламбур.
Без всякого перехода Август врубил светомузыку, вспыхивающую в такт ударам большого барабана — бум! бум! бум! — и на танцпол с трех сторон устремились танцующие.
Пирошников любил смотреть на танцующую молодежь. Сам он и в молодости так танцевать не умел. В особенности ему нравились девушки, что вполне естественно, — они так ритмично, так зажигательно двигали именно теми частями тела, какими нужно, что он поневоле зажигался и чувствовал себя много моложе, пока не пробовал двинуть больной ногой.
Сейчас же, в благодушном настроении, вызванном успехом его полетов, он даже подумал, что, возможно, все обойдется, и его опасения напрасны. Вон как они все смеялись, и аплодировали — что наши, что ихние!
Но, видать, не суждено было этому сбыться.
Уже через минуту танцующие потребовали «зажигать».
— Невесомость давай! — раздались крики.
— Хочу в космос! — пронзительный девичий вопль.
— Полетели!
И Браткевич начал ослаблять тяготение. Танцующие замедлили движение, они уже не могла поддерживать ритм, каждый толчок ноги отрывал их от пола на продолжительное время, затем они плавно опускались, чтобы вновь взлететь. Это были «лунные танцы».
И наконец наступила полная невесомость. Танцующие летали в самых разнообразных направлениях, продолжая ритмично двигать руками и ногами, как плавающие лягушки. При этом, конечно, достигали границы зоны невесомости и сваливались на маты. После чего вновь впрыгивали туда и продолжали кувыркаться.
Как вдруг раздался вскрик, Пирошников увидел, как два парня обменялись ударами, причем один вылетел за границу зоны и свалился с высоты метра три. Он прижимал руки к правой стороне живота, между пальцами текла кровь.
И тотчас же, как по команде, с двух сторон зала бегом кинулись на танцпол те, кто ждал этого сигнала. Точно стартующие ракеты, впрыгивали они в невидимый цилиндр над танцполом и врезались в толпу дерущихся, нанося удары направо и налево.
Драка в невесомости, по свидетельству очевидцев, зрелище, скорее, смешное, чем страшное. Очень трудно рассчитать силу и точность удара, а при отсутствии опоры любой удар напоминает толчок. Если бы не ножи. А они уже мелькали в этой летающей свалке.
Бойцы ОМОНа, словно ожидавшие этой минуты, тоже взмыли в воздух, как эскадрилья истребителей, и принялась там орудовать дубинками. Но эффект был слаб. Даже оглушенные ударами продолжали плавать в воздухе, как боксеры в состоянии «грогги», но на ринг не падали.
— Максим, сделай же что-нибудь! — вскричал Пирошников.
Выпавшие на маты бойцы вскакивали на ноги и продолжали драку уже на полу.
Браткевич резко нажал на кнопку пульта — и летающие драчуны мгновенно притянулись к полу, как железные опилки к полюсу магнита.
Раздался резкий лязгающий звук и все упавшие и прилипшие к танцполу летуны — и омоновцы, и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей — поняли, что на этот раз произошло нечто страшное.
Потому что стена ночного клуба треснула, с грохотом обвалилась висевшая на этой стене звуковая черная колонка, а трещина в стене продолжалпа расширяться, сквозь нее уже можно было увидеть кусочек ночного зимнего неба и струйки снежной метели игриво вились у краев трещины.
Дом трясся, точно в припадке бешенства, от главной трещины вбок, как змеи, поползли другие.
— Срочная эвакуация! Всем покинуть здание! Всем срочно покинуть здание! Помогите раненым! — кричал в микрофон Геннадий.
Он отставил микрофон и обратился к Браткевичу:
— Сколько у нас времени?
— Не знаю. Не больше десяти минут. Выводи всех на улицу!
Тряска почти прекратилась, но чувствовалось, что весь дом пришел в движение, начал медленно оседать и крениться вперед.
Пирошников вскочил, схватил Юлькину коляску за спинку и, толкая ее, устремился к выходу.
Юлька не кричала и не плакала, лишь твердила:
— Папатя, ты только не волнуйся! Только не волнуйся!
Симы рядом не было, Августа тоже. Пирошников добрался до лифта и вызвал его. О лифте все забыли, поток устремился по лестнице вниз. Публика хватала в гардеробе куртки, пальто и плащи — какие попало. Времени уже не было.
Дом трещал по швам.
У турникета была давка. Пирошников повернулся спиной вперед и, таща за собою коляску, вклинился в толпу. Наконец турникет не выдержал натиска и рухнул. Пирошникову удалось вытащить коляску на улицу и он, задыхаясь, отбежал с нею, насколько мог, от своего дома, терпящего катастрофу.
Впрочем, дальше противоположной стороны улицы он все равно убежать не мог. Здесь собирались все, кому удалось выскочить из рушащегося дома. Останавливались и, задрав головы, смотрели, что же будет дальше.
Пирошников искал глазами Симу и Августа. Их не было среди спасшихся. К нему вдруг подбежала мамаша Енакиева с тою же девочкой на руках — слава богу, успели спастись, подумал он — и заорала в истерике:
— Добились своего! Доигрались! С вашими мокузеями! Ненавижу!
И она сорвала с Пирошникова картонную корону и отбросила ее в сторону.
— Да я… Поверьте… — бормотал Пирошников.
Сейчас его занимали родные, оставшиеся в доме. И сколько времени у них осталось, чтобы выйти.
А дом продолжал движение, которое уже можно было заметить невооруженным глазом. Северная его часть зарывалась в почву все глубже, уже скрылись под землю окна первого этажа, тогда как корма дома, если можно так выразиться, наоборот, приподнималась над землей. Из окон этого первого этажа, которые еще не успели погрузиться, какие-то люди в кепках выбрасывали ящики с мандаринами. Рыночные торговцы спасали свой товар.
А из дверей главного входа продолжали выбегать домочадцы и публика с ранеными в драке. Но уже поодиночке. Поток иссяк.
Пирошников и Юлька, замерев, смотрели на эту дверь Сделать ничего было нельзя. Не бросаться же искать их в тонущем огромном здании.
И вот — какое счастье! — из дверей выбежала Сима, а за нею Август. Они несли в руках теплую одежду и одеяла — Пирошникову и Юльке. В куртку Пирошникова был завернут кот Николаич.
За ними торопилась Гуля со своим выводком.
Все они успели уже одеться в зимние вещи.
— Уфф… Предусмотрительная ты все же, — сказал Пирошников Серафиме, закутывая Юльку в одеяло.
— Могли бы простудиться, — сказала она.
— Простудиться! Ты посмотри! — кивнул он на дом, который продолжал торжественно тонуть, как «Титаник».
— Ничего. Дело наживное, — сказала она.
Никто не звонил в милицию или в МЧС. Все понимали, что сами виноваты, не сберегли, просрали свой дом, прости Господи. Олухи царя небесного. И сколько там осталось внутри этих олухов, спящих в своих постелях — никто не знал.
Чем больше кренился дом, чем глубже зарывалась в почву его носовая часть, а корма возвышалась над землей, тем интенсивней было движение, тем страшнее тряслась земля. Окна всех этажей соседних домов горели. Соседи всматривались в эту катастрофу, наблюдая воочию кару для тех, кто не смог уберечь.
— Папатя… Что с ним случилось? Почему это? — услышал Пирошников голос Юльки.
— Наш крот устал. Столько лет одно и то же… И он ушел, махнув нам хвостом.
В этот момент крот действительно махнул хвостом, да так, что земля разверзлась и дом юркнул в нее, как мышь в норку, едва не захватив всех бывших своих жителей, наблюдавших на другой стороне улицы. Край ямы прошел по середине проезжей части. Гигантская воронка дымилась.
И тогда бедные жители осторожно придвинулись к краю ямы, чтобы заглянуть — а куда же все это делось?
Но ничего там не было, только черная дыра. Даже белых птиц не наблюдалось.
Пирошников поднял ком земли из-под развороченного асфальта и бросил его в эту гигантскую могилу. Домочадцы последовали его примеру.
Однако, что-то нужно было делать. И взоры нескольких сотен людей обратились к Пирошникову.
Пирошников машинально нащупал крестик под рубашкой. Он был жарким.
— Что ж… Пойдем, — сказал он и двинулся по улице, куда глаза глядят, катя перед собою коляску с Юлькой.
И люди пошли за ним, потому что идти было больше не за кем.
Рядом с Пирошниковым шла Сима с котом Николаичем, завернутым в куртку, от которой Пирошников отказался. С другой стороны шел Август с маленькой узбечкой на руках и рядом с ним Гуля со старшими дочерьми. А за ними шли остальные — и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей.
