Владимир Сосюра - Стихотворения и поэмы

Нет, материнских глаз тревожных
я больше не увижу вновь
и теплой пылью подорожной
на пальцах не присыплю кровь.

Да, я прошел дорог немало,—
им нет ни края ни конца…
Теперь уже я, как бывало,
не побегу встречать отца.

Года, куда вы так спешили?..
Зачем вы белым снегом мне
всю голову запорошили?
А нынче снитесь лишь во сне.

Чтоб слышать вновь тот шум пшеницы,
чтоб видеть вновь ее сейчас,
я детство, что мне только снится,
хочу прожить еще хоть раз.

Копры, и рощи, и туманы,
поля, поля — во все края…
И гул заводов беспрестанный…
То ты, Донетчина моя.

Несет челны, не зная дремы,
вода зеленого Донца.
И дружно гулу заводскому
забои вторят и сердца.

И трубы поднялись стеною,
над ними дым стоит, как мгла…
Там, за конторкой проходною,
ты, молодость моя, прошла.

Прошла полями и водою
средь меловых притихших гор,
где со смуглянкой молодою
не раз ходил я в синий бор…

Зачем все сны мои об этом,
к чему волнуют душу вновь?..
На лесенках вагонных летом
стихи слагал я про любовь.

Я полетел туда теперь бы,
в родную юность, к тем местам,
где над Донцом склонились вербы.
Я всей душой и сердцем — там.

Где журавлиный клин курлычет,
березки чешут пряди кос,
с какой бы радостью в Лисичье
я первые стихи принес!

Чтоб снова мчалась в днях бурунных
моя весна, о край родной!
Чтоб на щеках почуять юных
донецкий ветерок степной.

И чтобы злато-кари очи
не застил долгих лет туман,
чтоб та же красная сорочка
мой юный облегала стан…

Одна нам юность неизменно
и песня о любви дана…
Так будь же ты благословенна,
донецкой славы сторона!

Они прошли, полны спокойной силы,
и словно здесь жарища ожила…
В густой воде купались крокодилы,
даль от фламинго радужной была;

качались пальмы тихо над рекою,
и лотос цвел, не хоронясь в тени…
И негры шли веселою гурьбою,
танцуя: не рабы уже они!

Настанет день, им счастье улыбнется!
И это верно так же, как и то,
что щедрое тропическое солнце
в их мускулы и души налито́.

И снова Киев… Словно на экране,
один пейзаж сменяется другим,
чтоб песня поднялась в рассветной рани
в моей душе волненьем дорогим.

Они прошли спокойно по панели,
черны как уголь были их тела,
на черном фоне губы багрянели…
То Африка Крещатиком прошла.

И вновь дорога… синь воды…
И хаты в мареве застыли…
И снова Звановки сады
свои объятья мне раскрыли.

Вот нашей хаты огонек
и дым родимого селенья…
А вот на коврике — стрелок,
который целится в оленя.

Хоть жил я здесь давным-давно,
мне это вновь увидеть вышло.
Вот я у бабушки. В окно
опять заглядывает вишня.

Там, за Донцом, гудок ревет…
А дома — бабушкины ласки.
И перед сном ленивый кот
мне на ухо мурлычет сказки.

Минуты мчат, и путь искрится,
как бы крыла орлиный взмах…
И снится, снится, снится, снится
родная Звановка в садах.

Как я люблю тебя! Как сердце страстно хочет
воспеть твой взгляд, исполненный тепла!..
Я юношей мечтал про сини очи —
и вот мне их Донетчина дала.

Да, мне дала она их цвет весною,
когда цвели деревья и трава.
И в наших песнях, о мой друг, с тобою
всегда, всегда Донетчина жива!

В крутой гранит Днепра бьют волны, кверху лезут,
темны и холодны… Я на мосту стою,
и мост шатается, гудит его железо,
напоминая мне про молодость мою.

Вы, годы, как цветы: попробуй только вынь их
из матушки-земли — обратно не вернуть…
Вновь вижу я: Донец, и небо в звездах синих,
и на мосту — юнец… Сияет Млечный Путь…

Стоит юнец и смотрит зоркими глазами
в кусты на берегу… Сжимает сталь рука.
И голова его полна всю ночь стихами,
и желтый луч луны целует грань штыка…

И я на Днепр гляжу, над бурной бездной стоя,
и на Донец гляжу, как в сказочных мечтах,
лечу куда-то вдаль… Я не один — нас двое,
и мы вдвоем стоим на разных двух мостах.

Еще деревья голых веток
не тянут в синий небосвод,
они еще в листву одеты,
и песня радости живет.

Еще, заманивая лето,
кузнечики в траве звенят,
и краски теплотой манят,
и счастьем вся душа согрета.

Пусть туман осенний скрыл лицо земли,
и кому-то жалуются в небе журавли,
и замолкли птахи в голубом гаю,—
я весне слагаю эту песнь мою.

Деревцам зеленым, росяным цветам,
юности прекрасной, хоть седею сам,
тем, кто с тьмою ночи вынес смертный бой, —
всем нашедшим счастье на земле родной.

Пусть туман осенний скрыл лицо земли,
и кому-то жалуются в небе журавли,
и замолкли птахи в голубом гаю,—
я весне слагаю эту песнь мою.

Да, осень есть в весне и в осени весна,
как есть в слезах любовь и встречи есть в прощанье…
Так в горестном огне закатного сиянья
к нам крылья тянет вновь рассвета даль, ясна.
Да, осень есть в весне и в осени весна.

Вновь георгин горит прощальною красою,
над садом золотым курлычут журавли.
Расстались мы давно в печальный день с тобою,
и повстречались вновь мы в радости земли, —
и осень показалась нам в тот день весною.

Тогда светилась вновь в твоих слезах любовь.
Я целовал твои натруженные руки,
что ты ко мне тянула в злых ветрах разлуки,
в полночном шелесте задумчивых дубров…
Тогда светилась вновь в твоих слезах любовь…

Да, осень есть в весне и в осени весна.
Пусть смолкнут журавли и георгин увянет,
идешь ты — и с полей весенним ветром тянет,
поверь, на всей земле ты для меня одна.
Да, осень есть в весне и в осени весна.

Вся в терриконах даль,
а небеса ясны…
Осенняя печаль
донецкой стороны.

Как журавли весной,
ты вновь приснилась мне.
Навеки ты со мной,
с тобой я в каждом дне.

Заводы. Гул руды.
И синяя вода.
И верба у воды.
И белых гор гряда.

Железные мосты,
копры в голубизне…
И всё, и всё, что — ты,
во мне, во мне, во мне!..