Александр Твардовский - Василий Тёркин
Или:
Низкогрудый, плоскодонный,
Отягченный сам собой,
С пушкой, в душу наведенной,
Страшен танк, идущий в бой.
Таких выразительных, точных и в то же время замечательных своей лапидарностью характеристик в поэме много. Читатель видит, как командир говорит в трубку полевого телефона, как боец прилаживается к гармони, как пригнувшись (будто что ищет) под огнем идет в наступление цепь солдат, как изгибается пила в руках Теркина… Правда жеста, психологическая правда обеспечивает убедительную передачу даже тончайших душевных движений и чувствований:
— Ну, прощай. Счастливо ехать!
Что-то силится сказать
И закашлялась от смеха,
Головой качает мать.
Или — в главе «Гармонь», когда выясняется, что гармонь принадлежала накануне убитому командиру танка:
— Так…,
С неловкою улыбкой
Поглядел боец вокруг,
Словно он кого ошибкой,
Нехотя, обидел вдруг.
Безукоризненный поэтический слух, поэтическое зрение, высокое искусство исключительно ёмкой реалистической детали и такое ощущение меры, при котором «ни убавить ни прибавить», — проявляются в произведении на каждой странице.
Твардовский — мастер фронтового пейзажа:
На могилы, рвы, канавы,
На поля, холмы дырявой,
Изувеченной земли,
На болотный лес корявый,
На кусты — снега легли.
Поэт был убежден в том, что настоящая поэзия должна быть «достоянием миллионов» (как утверждал он в своем «Слове о Пушкине»99). Широчайшему назначению книги и предмету ее изображения («про бойца») соответствует простота ее содержания. Никаких исторических реалий или экскурсов, кроме немногих упоминаний солдата былых времен или популярных имен Чапаева и Калинина. Ничто почти не требует специального пояснения в комментариях. Твардовский с полным правом мог сказать о своей поэме:
Вот стихи, а все понятно,
Все на русском языке…
Вся поэтика произведения тоже отличается простотой, которая при более пристальном рассмотрении оказывается простотой кажущейся, «умной и хитрой», позволяющей «естественно и свободно вести поэтическую речь об очень сложных явлениях».100
Поэтический язык Твардовского прост и естествен, включает много разговорных элементов. Естественность разговорной интонации иногда абсолютная. Вот Теркин переплыл реку и совершил подвиг:
Молодец, — сказал полковник. —
Молодец! Спасибо, брат.
Это — стихи, но иной нельзя было бы представить себе эту реплику даже и в прозе.
Непритязательно называется книга — «…про бойца»; предельно просты и коротки названия глав — в одно, два, редко — в три слова. Обращает на себя внимание отсутствие какой бы то ни было цветистости в стиле, сдержанность в пользовании поэтическими фигурами и тропами. Мало даже сравнений, а вычурных совсем нет. Книге свойствен безукоризненно точный, впечатляющий, характерный, но опять-таки не претенциозный эпитет:
И чернеет там зубчатый,
За холодною чертой,
Неподступный, непочатый
Лес над черною водой.
Несочиненность, естественность этих эпитетов очевидна, ибо они выражены обыкновенными словами, и только в контексте приобретают свойства художественного определения, эпитета. Но некоторые такие эпитеты так замечательно ёмки, что их при желании можно развернуть в пространные размышления (например, у «простуженных коней» — в главе «Теркин ранен»).
Столь же непритязательны метафоры у Твардовского, выраженные чаще всего самыми распространенными словами-понятиями преимущественно крестьянского, простонародного обихода: война — «пахала», «бомбы топчут город»; «греют землю животом». Эти и другие подобные метафоры обладают большой изобразительной и впечатляющей силой.
Красота стиха у Твардовского — тоже несочиненная. Она в точности словоупотребления, верности поэтической интонации, выразительности и художественной правде. Поэтическая ткань «Теркина» проста, но это поистине — высокая простота.
А. Турков резко отделяет речевую манеру Твардовского от подделок под народность и характеризует ее следующим образом: «В ней удивительно органично сплавились простая, лишенная экзотических, орнаментальных завитушек крестьянская речь с высокой языковой культурой, свойственной классической русской литературе, и с той лексикой, которую привнесла революция».101
Стих Твардовского непритязательно доступен и прост; он — в традиции русских демократических поэтов и лучших образцов народного творчества. Никаких уступок литературной моде на диссонанс и «излом». Стих «Книги про бойца» — четырехстопный хорей. Этот размер бытовал в русской поэзии еще в первые десятилетия XIX в. и встречается у Пушкина. Его использовал «народный» поэт пушкинской поры Ф. Н. Слепушкин, например, в стихотворении «Ответ моим критикам»:
По селу меня ругают
Одноземцы за стихи,
Пустомелей называют:
Вот пустился на грехи!
«Знал бы торг, весы и меры,
Да о поле б не забыл,
Чем выдумывать химеры!»
Мне знакомец говорил.
И т. д.102
Этим же стихом написаны некоторые думы К. Рылеева («Петр Великий в Острогожске»), многие стихотворения Н. Некрасова.
Рифма Твардовского — большей частью бесхитростна, проста, много даже и однотипных, выраженных сходными грамматическими формами. Такие рифмы обычно считаются слабыми, но удивительным образом не выглядят таковыми в стихе Твардовского. Наряду с этим, есть рифмы оригинальные, запоминающиеся: «из Казани» — «сказали», «за стол» — «простой», «ехать» — «от смеха».
Такой стих наилучшим образом соответствует содержанию произведения, изображающего «обыкновенного», рядового бойца-пехотинца.
При всей безыскусственности поэтического языка Твардовского его отличает высокая культура стиха, мастерство использования мелодических, ритмических, строфических средств в изобразительных целях. Перебои стихотворной строки, внезапное пресечение стоп,103 изменение ритмики от облавы к главе или даже в пределах одной главы104 — как переборы гармошки; перемена ритма стиха — в лирическом отступлении о солдатской шинели, в неподражаемой передаче пляски, в имитации звучания пастушеского рожка, журчания прифронтовой речки и т. п. Перемена ритма часто связана с переменой мотива, как, например, в главе «На привале»:
И едва ль герою снится
Всякой ночью тяжкий сон…
Поэме свойственно богатство звукописи — аллитераций и ассонансов.
Вот слышится гудение немецкого самолета:
Вдалеке возник невнятный,
Новый, ноющий, двукратный,
Через миг уже понятный
И томящий душу звук…
Всего только два слова делают почти слышимым и осязаемым луч вражеского прожектора, который
…протоку
Пересек наискосок.
В особых случаях смысл четверостишья усиливается к месту вставляемым пятым стихом:
Всюду надписи, отметки,
Стрелки, вывески, значки,
Кольца проволочной сетки,
Загородки, дверцы, клетки —
Все нарочно для тоски…
Иногда вставляется не один, а два или несколько дополнительных стихов, и этим усложнением строфы достигается высокий художественный эффект; повествование идет как бы на продленном дыхании:
А у нашего солдата, —
Хоть сейчас войне отбой, —
Ни окошка нет, ни хаты,
Ни хозяйки, хоть женатый,
Ни сынка, а был, ребята, —
Рисовал дома с трубой…
Многосложные, петлистые, трудные дороги войны передаются еще более сложной конструкцией:
Эти строки и страницы —
Дней и верст особый счет,
Как от западной границы
До своей родной столицы,
И от той родной столицы
Вспять до западной границы
А от западной границы
Вплоть до вражеской столицы
Мы свой делали поход.
Но главный поэтический принцип Твардовского состоит в том, что не версификаторство, а поэзия и правда, вдохновение и внутренняя свобода, верность поэтической интонации придают силу стиху. Версификаторство — не поэзия. Эта мысль лежит в основе стихотворения А. Твардовского «Не много надобно труда…» (1955).
В некоторых кульминационных местах (главы: «В наступлении», «На Днепре» и др.) патетический мотив строчка за строчкой, строфа за строфой на едином дыхании неудержимо ведет, набирая такую силу и красоту, что невольно возникает мысль о музыкально-симфонической природе такого поэтического взлета… Неоднократно, в разных местах, как тема в симфонии, возникает воспоминание о лете 1941 года и варьирующийся рефренный мотив: «…где она, Россия, // По какой рубеж своя?»
