Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Где сухость ржавых трав, где чадный пал,
Где сизый шлак, лохмотьев жалких куча,
Где голод подошел и встал
Над прорвой безработиц и беззвучья,
Где по двору пустому ветерки
Свивают змейки рыжей пыли,
Где знойный горизонт загородили
Понурые, седые горняки,
Где смолкли дети, замер крик старух,
Дымок печей не вьется ранней ранью,
Где издавна привык шахтерский слух
К щемящему голодному урчанью,—
Я был в том крае. Видел всё. Я жал
Им крепко руки. Отзывался болью
Их безработной доле, их бездолью.
Шахтерское дитя я на руках поднял.
Его худое маленькое тельце
Доверчиво и нежно, как подснежник,
Его дрожащие в тревоге руки
Так трепетны, как лунный луч несмелый,
Его головка тяжела для тела,
Его глаза, как золотые пчелы,
Роями светлых искорок играют…
Как жадно ожидаемого внука,
Сардинского мальчонку поднял я
И ощутил,
                 что эта вот земля
И вся толпа,
                 бедна и чернорука,—
Они во мне,
                  как край мой, как семья,
В моем порыве и в моей печали.
Я вправе им сказать: «Товарищи, друзья,
Испытанные, верные, вы стали
Товарищами всех надежд, и дум,
И боли, и всего, чем жизнь богата,
Всего, что сердца жар и ум,
Как честь и правду, сберегают свято,
Всего, что взял из глуби бытия
Как дар, который должен был сберечь я.
В уверенных руках моих дитя,
Листок из почки, поросль человечья.
В уверенных руках моих дитя
Над этим скорбным желтым крутояром,
Безжалостно расколотым ударом
Внезапного ракетного вытья.
Ужели зря в своих руках сегодня
Для песни, ласки, светлого житья
Я, словно ношу будущего, поднял
Улыбчивое, теплое дитя?
Ужели зря натруженные руки
Сардинских безработных горняков
Несут его над пустырем разлуки,
Где ржа покрыла шахт забытых люки,
Где только кактусы меж бугорков
И где по небу голому, пустому
Змеиный свист ведет к ракетодрому?
Нет, их мильоны, сильных, добрых рук,
В них, как дитя людской мечты нетленной,
Лежит надежда…
                        Слышишь злобный звук,
Что по зениту пролетел мгновенно?
Рука не задрожала ни одна,
И не потупил взгляд никто пугливо.
Вот какова Сардиния. Она
Бедна. Горда. Смела. Трудолюбива».

Сколько бесплодных нив,
         сколько безлюдных миль,
Сколько пустых дорог
         в дымной дали сквозят!
Вот меж холмов торчит
         церкви унылый шпиль,
Вот собрался народ
         меж рыжебоких хат.
Женщины в темном все.
         Лиц их черты тонки,
Как письмена нужды,
         горя, труда, забот.
Возле дверей рядком
         тяжко сидят старики.
Чтоб заглянуть в глаза —
         чуть подаются вперед.
Черный шахтерский люд
         старых обстал вокруг.
Из-под косматых бровей
         взгляд их угрюм, глубок.
Резче ветвей олив
         жилы тяжелых рук,
Синие крапы шахт
         въелись в морщины щек.
Труженик угольных шахт —
         крепок их добрый род,
Выдубленный в труде,
         выверенный в бою.
Вот поднялся шахтер
         и, заслонивши вход,
Сильной своей рукой
         стиснул руку мою.
Братским пожатьем рук
         люди встречают нас.
Каждая их ладонь
         знается с обушком.
Силюсь вчитаться я
         в повесть шахтерских глаз,
В повесть шахтерских лиц,
         нас обступивших кругом.
Я эту повесть знал,
         в книгах лишь прочитав.
Здесь ее пишет кровь,
         здесь ее пишет боль.
Здесь, в трепетанье сердец,
         пульс ее горьких глав,
Противоречий жуть
         в диком надломе доль.
Здесь тишины не жди.
         Здесь позабыт покой.
Хлеб и работу здесь
         ищут годами зря.
Вечно грызет нужда.
         Вечный жестокий бой.
Женщины здесь бледны.
         Дети без букваря.
Руки без обушка.
         Шахты без шума смен.
Жар очагов погас.
         В окнах не брезжит свет.
Радости не сулит
         новый тягучий день.
Проблеск в глазах потух.
         В праздники песен нет.
Только надежда есть —
         как этот грунт, жадна,
Благословенна, как хлеб,
         и тяжела, как металл.
Вырвался из глубины
         наших сердец, со дна,
Гимн непокорных надежд —
         «Интернационал».
Перебирая в руках
         черную рвань платков,
Крепко прижав к груди
         тихих своих ребят,
В песне звенят и растут
         женщины горняков,
Как перед алтарем
         набожно вставши в ряд.
Мальчика чистый альт
         голубем высь берет
Над бушеваньем глухих,
         гневных, тяжелых слов.
Голос сардинских шахт
         поднял горняцкий народ,—
Пусть же вплетается в песнь
         слово моих отцов!
Пусть же в единый ритм,
         в слитный надежды шквал
Вплавится слово мое,
         ввергнется сердце мое!
Схожего взлета чувств
         мир никогда не знал.
Дружба сплотила нас.
         Что есть сильнее ее?
Как вырастаешь ты,
         слитый с общей судьбой!
Сотни мильонов плеч
         рядом с плечом твоим.
Близи и дали миров
         ширятся перед тобой,
Шепот мыслей твоих
         слился с кличем людским.
Рядом — дыханье масс.
         Рядом с тобою — класс.
В том твоего бытия
         смысл — и глубок и чист.
Рядом с друзьями встань
         и, не шлифуя фраз,
Просто им всем скажи:
         «Я — коммунист!»

Поклоняюсь высокому слову,
         сказанному поэтом,
Гимну дерзких стремлений,
         песне далекой цели.
В рифму поток струится.
         Игры лучей как трели.
Солнечный праздник утра
         чисто воспет кларнетом.
Многоязычная гамма,
         симфония мировая —
В ней не молкнет голос Тычины,
         кларнет светозарный и вещий.
Людям, умеющим слышать,
         нежность его живая
Над человеческим сердцем,
         как жаворонок, трепещет.
И сколько бы мне ни слушать
         гомон, звучащий в мире,
Я слышу в нем постоянно
         голос поэта-провидца.
Он наполняет душу,
         и душа становится шире,
Когда небывалой зарею
         едва начинают птицы.
В те дни, когда земли гудели,
         смещались оси планеты,
Вихрились в бурях дороги,
         кипели в душах пучины,
О, как же мне было нужно
         певучее слово Тычины
И как меня словом пронзили,
         учитель, ваши кларнеты!
Дано им звучать органом
         во храме, людям открытом,
Осанной дневному сиянью,
         эхом бездонной сферы,
Как и надлежит вдохновенным
         провидцам космической эры,
Певучим спутникам мира,
         летящим по вечным орбитам.

Задвижку снять — дверь отойдет сама.
Он вслушался. Снаружи — полутьма.
Висит лампешка желтым пустяком
И тлеет на шнуре под потолком.
Безлюдно. Тихо в этом малом мире,
По лестнице безмолвный поворот.
Пора идти. И он сейчас уйдет,
Вот только двери запереть в квартире,
Вот лишь записку положить опричь
Настольной лампы, чтобы углядели:
«Ушел туда, куда вы не хотели,
Чтоб я ходил». И подписать: «Ильич».
Теперь быстрей. Сейчас он облачится
В невзрачное пальтишко поржавей,
Надвинет чью-то кепку до бровей
И так стремглав по лестнице промчится,
Что даже Рахья, [67] молчаливый страж,
Не сдержится и попеняет строго,
Мол, если в темноте тут сломишь ногу,
Так ведь не доберешься никуда ж.
И пусть пеняет. Спутник он надежный.
Всё будет ладно. Нет пути назад.
Они вдвоем пройдут весь Петроград,
Предчувствующий, грозный и тревожный.

Скорее в Смольный. Там друзья, там ждут.
Настал дерзанья день, пришел последний срок.
Там надобны души неимоверный труд
И ясность виденья, отточенная впрок.
И он, неся в себе огромной массы сдвиг,
Принявший на себя людских мильярды вольт,
Идет сквозь Петроград, как через материк,
На свой бессонный пост, где гроз всемирных
                                                                           пульт.

Не хочет сдаться даль. Увяз на месте час.
Заборы. Ветер. Снег. Квартал, еще квартал.
Те, кучкой шли, — прошли. Трамвай
                                                          проскрежетал.
Но вот проспект вильнул и отщепился прочь.
Литейный мост привстал, Литейный мост осел.
Никто ничем нигде в решающую ночь
Дорогу преградить не взялся, не посмел.
Как сдуло за угол крикливых юнкеров,
Качнулся вбок дозор солдатский на мосту.
Вот-вот увидит он сияние костров,
От окон Смольного гонящих темноту,
Волнуясь, перейдет всю площадь напрямик
Туда, где средь шеренг рокочет броневик,
Где сполохи кудель нависших туч багрят,
Где пушки у ворот сторожкий держат ряд.
Там, где река людей, соединясь, растет,
Расступятся пред ним крутые патрули,
И в революции гудящий штаб войдет
Ее верховный вождь, восставший сын Земли.